Волна вероятности

Фрай Макс

Гас недовольно пожал плечами и буркнул:

– Просто такой прикол. Сейчас все наши везде пишут «Виталик». Не знаю, с чего это началось.

* * *

– Я в субботу вас с Жёгасом видела, – сказала Милда. – На Пилимо, возле яйца.

– А я тебя не заметила, – огорчилась Анэля. – Почему ты не подошла?

– Потому что стояла на другой стороне. А орать не хотелось. И машины сплошным потоком, как будто не выходной. Пока дождалась зеленого светофора, вы ушли куда-то по Швенто Стяпано. Но речь не о том.

Милда торжествующе взмахнула рукой и продолжила, почему-то

шепотом:

– Я видела, что вы нарисовали там на воротах!

– Ой, – смутилась Анэля. – Ой!

– Такой отличный рисунок у вас получился, – сказала Милда. – Харизматичный мужик. Я его даже сфотографировала. И хочу тебя вот о чем спросить. У меня есть хобби. Я рисую открытки. В основном про Вильнюс. Что вижу – люди, птицы, дома, заборы, коты. Так, ничего особенного. Но мне самой очень нравится их рисовать. Самые удачные печатаю небольшими партиями. Дарю друзьям. Остатки дочка продает в своем инстаграме. Зарабатываем в среднем на два кофе в месяц. А иногда еще и на торт! Но счастья от этих открыток примерно на сто миллионов. Как больше ни от чего.

– Я понимаю, – горячо кивнула Анэля. – Еще бы!

– Ну вот. И так мне ваш мужик понравился – страшное дело! Хоть замуж за него выходи, да он не зовет. Можно, я нарисую его на открытке? И даже доходами поделюсь. В смысле, кофе с меня. И кусочек торта, если бизнес бойко пойдет.

Они переглянулись и рассмеялись. Милда спросила:

– Ну что, по рукам?

– По рукам, – согласилась Анэля. – Только лучше плати открытками. Мне и Жёгасу. Это же он рисовал. А во-вторых, обязательно напиши на открытке «Виталик».

– Как вы написали на тех воротах?

– Ага.

– Ну если тебе это важно…

– Виталику важно, – улыбнулась Анэля. – Он меня очень просил.

* * *

– Мама, – сказала Сигуте, – на меня дядя смотрит.

Рута поспешно спрятала в карман телефон и огляделась.

– Что за дядя? Где он?

– Так нарисованный, – объяснила Сигуте, ткнув пальцем в направлении подворотни. – А смотрит на меня как живой.

– А, нарисованный, – с облегчением вздохнула мать. – Что ж ты меня пугаешь. Я думала, какой-нибудь… – она хотела сказать «извращенец», но вовремя спохватилась, что тогда придется объяснять значение нехорошего слова, и заменила его на безобидное: – …хулиган.

– Так он хулиган, – подтвердила Сигуте. – По-хулигански смотрит. Как будто хочет сигару мне дать.

Рута рассмеялась от неожиданности:

– Какую сигару? Почему сигару?!

– Не знаю, – пожала плечами дочка. – Он же нарисованный. Не может сказать.

– Наш троллейбус, видишь, уже подъезжает, – спохватилась Рута. – Пошли!

Сигуте неохотно двинулась с места. Через несколько шагов оглянулась и восторженно завопила:

– Мама! Он мне подмигнул!

Вильнюс, никогда

Герц иногда просыпается. Натурально подскакивает, как от будильника, от мысли: «Аня! Анечка ждет!»

«Договорились же, – думает Герц, – я обещал прийти вечером. А сам прилег на минутку и уснул, как дурак».

«Ладно, вроде не поздно. Точно еще не ночь», – думает Герц, глядя в окно, за которым сгустились весенние сумерки, почти невозможный, бесконечно

глубокий иссиня-синий цвет.

(Но, кстати, на часы он не смотрит. В мире, где больше нет времени, часы – не то, о чем немедленно вспоминаешь спросонок. Да и после не вспоминаешь. Как-то просто в голову не приходит так поставить вопрос.)

Герц не включает свет (он не помнит про выключатель, может быть, это к лучшему, у меня нет уверенности, что в доме есть электричество; с другой стороны, почему бы ему и не быть). Ладно, факт, что Герц в потемках бредет на кухню, наощупь разжигает плиту (то есть с газом там все нормально, скептик в моем лице посрамлен). Пока варится кофе, Герц одевается, но то и дело возвращается к плите, чтобы за ним проследить. И – хоть что-то у нас тут как в доброй волшебной сказке! – успевает вовремя снять с плиты тефлоновый ковшик (увы, не медную джезву, то есть нашей со сказкой доброте есть предел).

Герц в носках и новой льняной рубашке земляничного цвета, но пока без штанов, пьет кофе, не чувствуя вкуса. Но почти сразу спохватывается – так, что вообще происходит? Это же кофе, у кофе должен быть вкус! И вкус проявляется – медленно, постепенно, сначала он просто слегка горьковатый, как у травяного отвара, потом сладкий, как у конфеты с кофейной начинкой, и, наконец, настоящий вкус кофе обрушивается на Герца во всей полноте, так что его даже слегка передергивает, как в детстве, когда отпивал из кружки отца – слишком горько! Невыносимо! Что за пакость я сделал? Зачем я вообще это пью?! Но буквально секунду спустя включается память, вся совокупность воспоминаний о кофе, весь этот прекрасный контекст, и вкус становится просто нормальным. Привычным и очень приятным. Отлично сварился, несмотря на тефлоновый ковшик. Кофе на высоте.

Надев наконец штаны, Герц открывает окно, садится на подоконник и достает сигарету. Он вообще мало курит, но проснувшись, под кофе – святое. «Иначе непонятно, зачем вообще просыпался», – вспоминает он Бродского. Хотя Герцу-то, положа руку на сердце, даже без сигареты и кофе понятно, зачем.

«Анечка, – весело думает Герц, – ну вот какого черта ты лучше всех в мире? Кто это безобразие допустил?!»

Герц закрывает окно, надевает черный кожаный плащ, потому что пока курил на подоконнике, продрог и решил, что пока не стоит гулять без пальто. И кашемировый алый шарф аккуратно завязывает на шее, как Анечка научила, «венецианским узлом». Шарф для Ани, конечно. Чтобы заметила и похвалила узел. И чтобы, если замерзнет, было что ей отдать.

Герц выходит из дома, небольшого, как почти все здания на окраине старого центра. Три этажа, два подъезда, по одной-две квартиры на каждой площадке. Герц живет на первом, и это дает ему преимущество: если захочется, можно прямо из спальни вылезти в общий сад. «Ане это понравится, – думает Герц. – Она же любит пить кофе на улице, даже в кафе внутри не сидит никогда».

Герц идет по пустынному городу, не удивляясь, что на улицах никого. Собственно, он об этом просто не думает, Герцу не до того. Какая разница, как люди время проводят, гуляют или дома сидят. Главное – Аня. «Ждет меня в парке, – говорит себе Герц. – Договорились же: вечером в парке, возле беседки Сердец».