Вологжанин

КАЗАНЦЕВ ВЛАДИМИР

Воевода Власов смотрел на казака. Молодой паренек с черными пят нами на обмороженных щеках отдал ему грамоту и ждал вопросов.

– Тебе сколько лет? – спросил воевода.

Восемнадцать, – ответил Вася.

– Остановиться, есть где? – снова спросил Иван Остафьевич.

– Если Тереха Лосев живой, то есть.

Власов взглянул на подъячего, тот закивал головой:

– Дома Лосев.

– Так, – сказал воевода, – шкуру тигриную оставляй, отправим в Сибирский приказ. Сам будешь в нерчинских казаках. Завтра с обеда придешь – про Албазин расскажешь. Ты, – повернулся он к подьячему, – выдашь служивому портище, а то он без штанов скоро будет, – Власов кивнул на Васькины ноги, на которых из-под куртки

виднелись пестрядинные шаровары, все в заплатках, – А сейчас ступай к Лосеву, отдыхай.

Вологжанин вышел. Воевода развернул свиток, стал читать: «…И сколько кто побиты записать вскоре некому и некогда было, потому что страшное время было – друг друга не видали и кто оздоровет раненые и кто умрет не знали, потому что скудость во всем стояла такая у нас в Албазине… Не покиньте нас свет Государь Иван Остафьевич… утри кровавые уста своим милосердным словом». Власов тяжело вздохнул. После захвата Южного Китая богдыхан Канси требовал ухода русских с Амура, осаждал Албазин и готовил многотысячное войско в поход на Нерчинск, столицу Даурии. Зашевелились и монгольские тайши. Степные владыки при поддержке богдыхана нападали на бурятские улусы, на русские деревни. Царское правительство поняло, что с двух сторон: китайской и монгольской, нависла угроза отторжения Забайкалья от России.

В 1686 году в ответ на грамоту богдыхана Канси, который предлагал русскому царю определить амурскую границу, был назначен великий и полномочный посол – тридцатипятилетний окольничий Федор Алексеевич Головин. 26 января 1686 года посольство выступило из Москвы с обозом. Головина сопровождало пятьсот московских стрельцов, ратному делу хорошо обученных. В Сибири он набрал тысяча четыреста служилых людей. Командовать конницей был назначен бывший запорожский гетман Демьян Многогрешный опытный кавалерийский начальник, который находился в Иркутске в ссылке. Гонцы русского посла и китайского богдыхана постоянно находились в дороге. Канси менял место встречи послов, надеясь добиться своих целей военным путём. В январе – феврале 1689 года к Селенгинску и Удинску подошла армада монгольских всадников. Пушками и ружьями их снабдил Канси. Служивые приготовились к встрече с неприятелем.

Монгольские степняки рассчитывали с ходу смять малочисленные отряды русских, но напоролись на дружный и меткий огонь пушек и пищалей стрельцов. Из засад вылетали конники Многогрешного, пускали в ход копья и сабли. Русским помогали буряты и тунгусы. Они из луков на выбор поражали врагов, метали копья – мстили за прежние обиды. Окрестности Селенгинска и Удинска оказались усеянными трупами неприятеля. Затем Головин вступил в бой с табунутскими тайшами. Потерпев поражение, табунуты приняли российское подданство. В январе из Удинска, где зимовало посольство с войсками, Федор Алексеевич отправил в Пекин Ивана Логинова. Прибыв в Пекин, Логинов узнал, что Канси назначил местом встречи послов Нерчинский острог. Власову Иван сообщил, что тот назначен вторым послом. Рассказал о возможных вариантах заключения мира. Сам Иван Остафьевич внимательно следил за событиями, докладывал Головину и принимал соответствующие меры.

Вологжанин шел к Лосеву, который переселился в Нерчинск с Братского острога вместе с семьей, но уже долго жил один: жена умерла, а дочерей выдал замуж, благо женихи табунами ходили. Бедой русских поселений была нехватка женщин, и поэтому женились на бурятках, тунгусках. Захватывали в плен во время походов, покупали, крестили и жили. Младшая Настя жила рядом с отцом и обихаживала его. Он помогал зятю, сам тоже пахал немного земли, имел коней с овцами и рыбачил. Василий подошел к избе Лосева: четыре сажени в длину и три в ширину. Углы срублены в лапу, стены из вековых толстенных бревен, завалинки до самых окошек. Окошки маленькие, затянутые бычьим пузырем. Зато двор просторный, обнесен плетнем из ивовых

прутьев. На задах конюшня, амбар, погреб, загон для баранов; поближе к дому огородишко, поленница дров. У ворот на въезде стояли сани, нагруженные бревешками, возле которых суетился Лосев.

–Дядя Терентий! – окликнул Вологжанин.

Лосев повернулся, сдвинул треух на затылок, пристально посмотрел на парня и радостно воскликнул:

–Васька… ты откуда? – и потащил гостя в избу. Зашли в дом, разделись. Терентий быстро поставил на стол теплые зеленоватые лепешки из дикушной муки.

–Дочка принесла, – пояснил он.

Потом на столе появился полевой зеленый соленый чеснок, толокна из сараны с брусникой, нарезанное ломтиками сало. Порывшись, он принес глиняный горшочек с брагой.

–Ешь да рассказывай: как в Албазине, как Черкас, Иван?

–Погибли оба, – сглотнув комок в горле, ответил Вологжанин. Лосев налил бражки:

–Помянем друзей!

За разговорами время пролетело незаметно. Хлопнула дверь, в избу зашел человек, поздоровался. Это был зять Терентия десятник Урасов.

–Ты, паря, – обратился он к Лосеву, – бери гостя – и дуйте в баню. Наговоритесь потом.

Лосев дал Василию чистое белье и, прихватив веник, они пошли в баню, натопленную по-черному. Топили ее несколько соседских дворов. Зимой топили сутки только березовыми дровами, пока не устанавливался постоянный ровный жар. Потом бабы скоблили полы и полог и начинали мыться. Первыми шли мужчины. Тепло баня держала долго, и женщины после банного дня стирали в ней, брали теплую воду на болтушку скоту. Лосев запарил веник, на каменку плеснул воды; от пара у Васьки уши в трубочку свернулись, горячий воздух ворвался в легкие, он закашлялся.

–Грейся, – говорил Терентий, – Сейчас веник запарим – все болезни вышибем.

Они парились, из бани вылетали красные в кучу снега, падали в нее и от обжигающего холодного прикосновения снова залетали внутрь на полог. Потом, чистые, вымытые, пошли домой. Лосев зажег жировик, мерцающий огонек которого едва освещал стол. Пришли соседи. Сидели, разговаривали, слушали рассказы Вологжанина об осаде Албазина, спрашивали о знакомых. Когда ложились спать, Терентий сказал:

–Живи у меня, Васька, сколько хочешь. Девки мои – ломоть отрезанный.

На другой день Василий сходил в воеводскую избу, ответил на вопросы Власова. Его записали нерчинским казаком, подьячий выдал ему сукно, соли в счет жалования. Жил Вологжанин у Лосева, числились в одном десятке у Урасова: ездили за лесом для починки острога. Неприметно подошла весна. В апреле на солнечных пригорках высунулись синие головки подснежников. Потом очистились ото льда Нерча и Шилка, задиристо гнали рябую волну на перекатах. Вода пенилась на крутых поворотах, билась о берега, уносила остатки льда. Лосев и Вологжанин, как и их соседи, вытащили лодку, просмолили. Терентий просмотрел и починил сети. Когда прошел ледоход, наловили свежей рыбы. У Лосева проклюнулась, зазеленела озимая рожь. Он вместе с Васькой вспахал небольшое поле, засеял овсом, помогли Урасову.

– Не приладились мы еще к здешней земле, да и климат суровый, – сокрушался Тереха, – Потому и урожаи у нас хуже албазинских.

В конце июня съездили в сопки, привезли мангира – дикого лука, на берегах Нерчи нарвали полевого чеснока; все засолили. По утрам

Васька проверял корчаги, сплетенные из ивовых прутьев, приносил рыбу. Рыбу жарили, вялили на зиму.

Нерчинский острог вновь поставил воевода Пашков. Поставил на северной стороне в устье Нерчи, где место было открытое со всех сторон, сопки голые. Неприятеля можно было увидеть за версту. За время существования капитальный ремонт в остроге не проводился. Стены во многих местах и основания башен подгнили и, когда наступило тепло, воевода приказал ремонтировать острог. Стены изнутри укрепляли бревнами.