Волшебный камень
Шрифт:
Иляшев окликнул Тимоха. Тимох ответил жалобным голосом. Он боялся начальства больше всего на свете. Сейчас Тимох готов был остановить обоз. Но Иляшев приказал гнать скорее. Олешки и сами побежали, будто чуяли приближение беды. «Порежем олешков по такой дороге», — грустно подумал Иляшев, потом выругал Варю и повернул обратно.
Уже рассвело, когда Филипп нашел девушку. Не в силах более сдерживаться, он грубо разбудил ее, рывком поставил на ноги, не обращая внимания на ее жалобы и слезы.
Варя сделала несколько шагов — еще видна была ямка, подтаявшая так уютно под ее телом, — и споткнулась. Оперлась на палку, бамбук лопнул
Иляшев отчаянно вскрикнул, будто падение Вари причинило боль ему. Варя испугалась этого крика. Встала и вдруг повисла на руке Иляшева. Она поняла, что вывихнула ногу, но это несчастье ее даже обрадовало. Пусть теперь Иляшев пожалеет ее. Говорила она, что устала, — нужно было дать ей отдохнуть, тогда она была бы осторожнее, глядела бы под ноги, заметила бы этот вывернутый ствол.
Несмотря на боль в ноге, она усмехнулась осторожности, с какой усадил ее Иляшев. Он снял меховой сапог с ноги, бережно ощупал лодыжку. Перетянув ногу сыромятным ремешком, вытянутым из необъятных карманов, Филипп встал, подал руку Варе и, прежде чем она сообразила, что с ней происходит, взвалил ее на спину, сомкнув Варины руки на своей бурой, морщинистой шее. От его тела шел острый запах пота.
Только теперь Варя сообразила, что уже светло, что Филипп, наверно, проделал большой путь, пока разыскал ее. И хотя ей был противен запах пота, чем-то схожий с запахом свежеубитого зверя, она прониклась чувством уважения к этому старому человеку, который даже не бранил ее. Между тем Иляшев свободно шагал, словно не чувствовал тяжести Вариного тела. Его широкие лыжи, подбитые мехом, скользили по сырому снегу. Варины лыжи он привязал к поясу. Они бежали за ним, изредка ударяя его но ногам. Филипп крякнул, подбросил Варю повыше и побежал в гору, часто-часто дыша.
Очень скоро Варя стала просить, чтобы Филипп отпустил ее, но Иляшев как будто не слышал. Варя увидела, как за одну ночь посинел снег на горах, которые вдруг выступали из-за деревьев и снова прятались. И под ногами снег жидкий, синий; он проваливался сразу под всей лыжней, отчего лыжня становилась широкой и неровной.
Иногда Иляшев жестоко встряхивал ее на своих широких плечах или дотрагивался до больной ноги твердым, растирающим движением. Между тем все свежее становился след обоза. Филипп сердито проворчал:
— Ах, Тимох, малой беды испугался, теперь большая совсем задавит!
— Чего он испугался? — спросила Варя.
— Тебя испугался. Начальников боится. А теперь река еще шибче испугает.
— Какая река?
— Дикая река. Она сейчас с горы падает. Вот-вот упадет. Как через нее перейдем? Да сиди, девка, не тормошись, мне думать надо.
От этого резкого окрика у Вари пропала вся симпатия к своему спасителю, как она только что именовала про себя Иляшева. Между тем старик снял широкий поясной ремень, перехлестнул под талию Варе и снова затянул у себя на груди. Теперь Варя была привязана к нему, а он, раздвигая руками сучья и кустарники, напролом выходил к берегу, убыстряя движение на крутых спусках. Уже слышался шум воды, бьющей по камням. В воздухе ощущалось влажное дыхание реки. Варя вытянула шею и взглянула под обрыв, по краю которого скользил Иляшев.
Она взглянула только раз и сейчас же закрыла глаза, громко охнув. Иляшев шел по отвесному карнизу, над головокружительной бездной, далеко на дне которой Варя увидела белопенную реку, кружащиеся льдины,
Когда Иляшев опустил Варю на снег, крича на Тимоха и возчиков, у нее впервые появилось сознание вины. И не потому, что все говорили о ней, сваливая на нее ответственность, а потому, что Иляшев твердо сказал:
— Если маленький упадет и расшибется, мать виновата, она его за руку должна вести.
И все замолчали, глядя на грохочущие льдины. По тому берегу реки, окликая их, шла женщина. Иляшев приложил ладони к губам и крикнул:
— Здоровы ли, Мария Семеновна?
— Мир дорогой, здоровы, Филипп Иванович!
— В низа не ходили? Как там льды стоят?
— Не ходили, Филипп Иванович! Однако Христина говорила, что переход будет только пониже Помяненного камня. Река чисто взбесилась, вал с гор идет, камни разговаривают. Боялась Христина, не стало бы обвалов в горах.
— А где же Диковинка, что ты одна по снегу бродишь?
— Продукты повезла к товарищу Нестерову. Угадала, что обоз припоздает. «Пусть, говорит, Филипп Иванович не торопится». На неделю или на две она всего захватила.
Иляшев облегченно вздохнул и только тогда посмотрел на Варю. Варя сидела на снегу, обхватив колени руками, и, кусая губы, смотрела на темно-синие горы, что вздымались за рекой, на простоволосую женщину, кричавшую еще какие-то успокоительные слова, на чистенький отдаленный домик, над трубой которого так уютно клубился дым. Олени лежали на берегу, высунув языки. Нарты сиротливо упирались в воду острыми носами. Дымили короткие трубочки остяков, невозмутимо поплевывавших в пенные волны и ожидавших, что прикажет начальница.
И было у Вари чувство такой обиды, как будто у нее украли счастье. Она еще не понимала этого чувства, не понимала, откуда оно, но первый вопрос выдал все:
— Кто эта Диковинка?
— А лесничиха Лунина, — равнодушно ответил Иляшев.
Варя с каким-то странным испугом взглянула на девушек. Обе они одновременно отвернулись, но Варя заметила в их глазах что-то обидное для себя. Она побоялась сказать, что это жалость, не успела спросить, о чем они подумали, так как Юля вскочила на ноги и шумно заговорила о том, что теперь опоздание не страшно. Если Лунина доставила Сергею Николаевичу продукты, он продержится до их прихода. Даша стала вторить ей, но у Вари все время было такое чувство, что они чего-то недоговаривают, что в напускной их веселости таится такой же страх, как и тот, что чувствовала она сама.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Алмаз алмазом режется.
Утром Сергей с большой обидой вспомнил слова Христины: «Не люблю счастливых».
В этом было осуждение, будто она заранее решила, что Нестеров гонится только за своим счастьем, забывая обо всем на свете. Ему хотелось разубедить ее, объяснить, что это не его счастье, а общее, что только ради этого общего счастья он и принял на себя нелегкий труд искателя.