Волшебный вкус любви
Шрифт:
— Если меня примут сюда, — говорила Вероника, мечтательно глядя в потолок, пока я заваривала чай, — то года через два я смогу уехать во Францию, в какой-нибудь настоящий ресторан.
— А здесь — не настоящий? — спросила я удивленно.
Она презрительно фыркнула:
— Тут болото, живите сами в своем «совке», — она взяла чашку и бутерброд. — Нет, отсюда надо валить при первой же возможности. Что я в Рашке не видела?
Мне показалось, что входная дверь тихо стукнула, но когда я оглянулась — в подсобке никого
Я не стала с ней спорить. Уехать во Францию? Да я о таком даже не думала. Я живу здесь, здесь мои родные, здесь Антон, я мечтала работать именно с Богосавецом, к тому же — не знаю французского языка… И, собственно, английского толком не знаю… Но даже если бы и знала…
Мысленно я снова увидела залитую солнцем кухню, Душана Богосавеца у плиты, его улыбку, услышала его голос: готовить с душой. Всегда готовить с душой.
Как я буду готовить с душой во Франции, если моя душа здесь? В этом городе, на этих улицах, под этим небом, которое редко бывает синим — чаще серым и хмурым. Но все здесь было моим, родным, знакомым…
— Уснула, что ли? — толкнула меня в плечо Вероника. — Перерыв закончился. Пошли.
— Уснула, — я улыбнулась бросила в рот последний кусочек бутерброда.
Мы с Вероникой вернулись в кухню, где все уже шипело, жарилось, варилось и шинковалось, и я уже закончила мыть кастрюли от мясного бульона, когда появился Богосавец, и лицо его не предвещало ничего хорошего.
Мы все подобрались, с тревогой ожидая, на кого сейчас обратится гнев шефа. Он держал блюдце, прикрытое белой салфеткой, и даже повара бросили работу. Если не удалось какое-то блюдо…
— Овощная нарезка, — позвал Богосавец. — Номер Два.
Вероника от неожиданности икнула и чуть не подавилась жвачкой.
— Номер два! — повысил голос Богосавец.
— Да, шеф, — испуганно отозвалась Вероника.
— Салат смешивали вы?
— Да, шеф.
— Потрудитесь объяснить, как вот это попало в тарелку клиенту? — Богосавец приподнял салфетку и показал всем серебряное кольцо-печатку.
— Это не мое! — крикнула Вероника.
Но всем и так было ясно, что ее. Я даже узнала это кольцо — на щитке была гравировка змейки.
— Напоминаю всем, — заговорил Богосавец ровным голосом, будто читал лекцию, — что недопустимо оставлять в блюде посторонние предметы.
— Я всегда оставляю кольца вот здесь, — Вероника метнулась к окну, где на подоконнике грудой лежали ее кольца и браслеты. — Я не могла!.. Точно не могла!..
— Вы уволены, оставьте мою кухню, — Богосавец широким шагом подошел к Веронике и сунул ей в руки блюдце с кольцом, а потом обернулся к поварам. — Где палтус на третий столик? Клиенты ждут уже пятнадцать минут.
Кухня вновь закипела в привычном безумном темпе. Уже никто не обращал внимания на Веронику, которая, постояв у окна, сгребла в горсть все свои украшения, и вышла из кухни.
Я
В тот же вечер, после окончания работы, я рассказала о своих подозрениях Елене.
— Не думаю, что это Вероника потеряла кольцо, — сказала я, когда мы переодевались. — Кто-то бросил его специально, чтобы ее уволили. Надо сказать шефу, это несправедливо…
— Кольцо — ерунда, — отмахнулась Елена, бросая в сумку белую рубашку, в которой провела день у плиты, воротничок со внутренней стороны был черным, как будто второй ротиссёр работала в шахте, — Душан сразу сказал, что она у нас не задержится.
— Почему? — я выглянула из-за дверцы, и Елена сразу же отвернулась — она была в одном только лифчике.
— Нет задоринки, все выполняет на «отвяжись», — сказала она, торопливо натягивая футболку. — Понимаешь, готовка должна быть от сердца.
— С душой! — язвительно подхватила я.
— Ничего смешного, — Елена обернулась, глядя на меня пристально, изучающее, и мне стало не по себе от такого взгляда. — Мы все здесь выкладываем на тарелку не мясо или рыбу, а самих себя. А Вероника этого не понимала. К тому же, она не хотела работать здесь. Для нее «Белая рубашка» — всего лишь старт. Душану не нужны такие, кто хочет залезть к нему на колени, чтобы потом встать на голову и забраться повыше.
«Если меня примут… — вспомнила я слова Вероники, — через два года я уеду… Оставайтесь в своем болоте… надо валить…».
Неужели, тогда дверь хлопнула совсем не случайно?
Я замерла, стоя в расстегнутой рубашке.
Кто-то подслушал наш с Вероникой разговор и донес Богосавецу. А может, и сам Богосавец подслушал… С него станется… Превратил ресторан в тюрьму…
— Болтать надо поменьше, — сказал Елена, словно в ответ на мои мысли. — Мы здесь для того, чтобы работать, а не болтать.
Мне ужасно хотелось спросить, о чем это она — о том, что я слишком много болтаю, надоедая ей, или речь шла о Веронике. Но, поразмыслив, я решила, что безопаснее и благоразумнее оставить управление рестораном его шефу и не вмешиваться в кадровую работу. Я мечтаю стать поваром, и именно на это надо направить все усилия.
— В пятницу у нас заказ, будет свадьба, — сказал мне Елена на прощанье. — Готовься выложиться по полной. Скорее всего, работать будем до утра.
Она была права, и ночь с пятницы на субботу оказалась особым адом — адом в квадрате.
Пришлось позабыть о походах в туалет, не то что о перекусах. Страшно хотелось пить, было жарко, и нервы были — как натянутые струны. Мы успевали только хлебнуть воды на бегу. Иногда официанты забывали поставить нам бутылки с холодной водой, и тогда кто-то из поваров разражался руганью на сербском, требуя воды и немедленно.