Воля богов!
Шрифт:
– - Слушай, Саня, - сказал он.
– На том берегу ты забудешь всё, что было...
– - Неужели всё?
– перебил его Парис.
– - Или почти всё. Так считается - сам я там не был, и не очень хочется. Так вот, пока ещё ты всё помнишь, скажи мне напоследок как есть: почему всё-таки ты выбрал из трёх богинь Афродиту, а не Геру или Афину? Ведь их предложения и их покровительство были куда как надёжнее и практичнее.
Взгляд Париса посветлел, хоть и остался печальным.
– - Вы ведь всё равно не поверите.
– - Скажи правду - поверю.
Парис немного помолчал, опустив глаза,
– - Из всех трёх Афродита была самая красивая.
– - Только поэтому?
Парис кивнул.
Харон оттолкнул лодку от берега и поплыл туда, откуда почти никто из смертных не вернулся. Гермес смотрел ему вслед, пока не убедился, что Парис успешно вышел на другой стороне. Его спутник уже скрылся из виду, а посланник богов всё не уходил, вглядываясь во тьму того берега Стикса. Он думал над ответом Париса. Гермес знал, что это была правда, но почему-то смысл сказанного Парисом никак не укладывался у него в голове. "Всё равно никто никогда не поверит, что Парис решил так не из-за Елены", - подумал, наконец, Гермес и, развернувшись, пошёл прочь. "Никогда нам не понять этих смертных", - мысленно подытожил он.
А у смертного одра Париса в это время остались только его вдова Елена и брат Деифоб. Эней вышел, чтобы сообщить родителям погибшего ужасную весть.
Деифоб посмотрел на Елену. Её умные зелёные глаза глядели прямо и нагло. Она улыбалась то ли со злостью, то ли с сарказмом. Этот взгляд привёл Деифоба в бешенство.
"Сука!" - зарычал он, и, схватив со стола нож, замахнулся на Елену.
Та нисколько не испугалась. Теперь в Трое, где все её ненавидели, у неё не осталось больше защитников, но она не выглядела растерянной - осклабившись, она прямо и насмешливо смотрела на пылающего гневом Деифоба.
"Сука!" - снова завопил тот и резким движением сорвал с неё платье.
Елена расхохоталась.
План Афины
После бурных событий начала девятого года осады Трои всё постепенно вернулось к прежнему положению. Троянцы укрылись за неприступными стенами города, к ним постоянно подходили новые подкрепления со всех концов мира, а поредевшее войско греков сидело в своём лагере. Никто ни на кого не нападал, и было непонятно, кто кого осаждает.
Смерть Париса, на которую многие рассчитывали, надеясь, что она принесёт, наконец, долгожданный мир, ничего не изменила: Елена вышла замуж за его брата Деифоба, и война продолжилась.
Ни сын Ахилла, ни лук и стрелы Геракла, на которые греки возлагали столько надежд, не принесли желаемого перелома в ходе войны. Оказалось, что когда войско осаждает город, а численное преимущество при этом явно на стороне осаждаемых, не помогает ни присутствие известных героев, ни наличие чудесного оружия - неприступные стены города, мужество и многочисленность его защитников сводили на нет все надежды греков.
Агамемнон очень изменился. Его всё реже можно было видеть разгневанным или даже просто строгим. Он не кричал и не ругался на подчинённых. Агамемнон ходил по лагерю с отрешённым выражением лица, говорил спокойно, всем улыбался. Казалось, даже Калхант, который на всякий случай предпочитал избегать встреч с командиром, не вызывал у того больше раздражения. Если их пути вдруг пересекались,
Однажды, открывая собрание штаба, он сказал: "Хочу вам напомнить, друзья мои, одну давнюю историю: когда-то мы приносили жертвы богам и видели, как змея влезла на дерево и сожрала восемь птенцов и птичку. Почтенный Калхант заключил из этого, что мы победим через девять лет. Сегодня девять лет истекли, а мы не победили. Даю слово Калханту для объяснения этого странного факта".
Калхант неохотно принял ораторский жезл, осмотрелся, оценивая пути к отступлению на случай внезапной вспышки гнева у командира, и с профессиональной важностью заговорил: "Ты, Атреич, одно важное противоречие упустил: ты сам только что сказал о восьми птенцах, птичке и змее - итого десять, а вовсе не девять".
Калхант инстинктивно пригнулся и попятился, ожидая самого худшего, но Агамемнон, на удивление всем, даже самому себе, не взорвался, не разразился грязной бранью и не попытался убить жреца, а только громко, взахлёб рассмеялся. " И действительно, змею посчитать забыли, - простонал он сквозь смех.
– А ведь ещё там было дерево, а ещё сам Калхант, и я, и Менелай, и все мы, кто тут сейчас собрался, и те, кто погиб, и те, кто жив, и все наши воины - их тысячи, десятки тысяч. Так сколько же тысяч лет мы должны осаждать этот проклятый город?"
Он долго смеялся, смех его всё больше напоминал рыдание, он никак не мог остановиться, пока кто-то не догадался поднести впавшему в истерику Агамемнону бокал вина. Судорожно выпив его, командир с трудом отдышался, и, забрав у смущённого Калханта жезл, сказал: "Пошутили и хватит. Уже не смешно. Мы проиграли эту войну. Мы можем воевать тут до бесконечности, пока все не умрём, но больше в этом нет никакого смысла. Даю неделю на сборы. Мы уходим по домам. Война закончена".
Агамемнон положил жезл и сел.
– - Опять испытываешь?
– спросил Одиссей.
– Ну, наш ответ ты уже знаешь: никогда!
– - Нет, Одиссей, - устало ответил Агамемнон, - на этот раз не испытываю. Если кто хочет остаться - я запретить этого никому не могу. Выберите себе другого командира. Я ухожу, и Менелай вместе со мной, и все наши люди.
Он встал и покинул собрание. За ним последовал унылый Менелай. Стали расходиться и остальные командиры. Дальнейшее обсуждение не имело смысла, война закончилась позорным поражением, и все это понимали.
Зевс выключил ясновизор и осмотрел собравшихся богов. Афина сидела, подперев щёку кулачком, и смотрела на отца полными слёз глазами.
– - Что же это, папа? Всё? Совсем всё?
– прохныкала она.
– - Выходит, что так, - ответил Зевс, разводя руками.
– - Нет!
– закричала богиня мудрости.
– А как же все обещания, знамения, предсказания, какие мы грекам давали? Что, теперь всё это Церберу под хвост?
– - Что же я могу сделать, доченька? Ты же у меня умная! И в военных делах лучше моего разбираешься. Сама же видишь: нет у греков никаких шансов на победу. Бери пример у Агамемнона - он умеет проигрывать, и тебе этому учиться надо.