Вопреки судьбе
Шрифт:
— До-ста-ли, — тихо, по слогам произнесла она. Сиамка, блаженно жмурящая голубые глаза, согласно мурлыкнула.
***
Что может быть проще для ангела, чем одарить страждущего исцеляющей силой небесной Любви? Ангелы состоят из любви — из неё и веры. Это их естество, их глубинная суть. Они просто не способны не делиться ею. В каждом благословении, в каждой крупице силы, направленной на что либо, есть отсвет этого божественного чувства. Даже карая, ангелы осеняют подлежащего наказанию нечестивца ею. Скорбя о заблудшей душе, а не теша
…Сейчас же Азирафаэлю нужно было отдать только согревающее золото любви. Только его. Не ослепляющий огонь Благодати.
И в этом-то и была основная сложность. Любовь — это и есть Благодать, разве нет? Ангелы сохранили этот свет, в то время как демоны отреклись от него — и Пали. Как он сможет изъять из собственной силы то, что составляет самую её суть?.. Выхолостить, разъять на составляющие, сохранив при этом то, ради чего он собирался её призвать?
Ещё вчера он сказал бы, что это невозможно.
…Но вчера ещё не было того невыносимо-бесконечного пути сквозь стены Преисподней и мягкого сияния их с Кроули общей силы. Вчера ещё не было чёрных крыльев, заслоняющих его от удушающего ветра Скверны. Спасительного тепла окутывающего его океана заботы и любви, целительного, всепоглощающего, бескорыстного океана, который не мог, не способен был, как всегда считалось, исходить от демона — не было.
Вчера он не стал бы даже пытаться, боясь обжечь своего друга вместо того, чтобы спасти его. В конце концов, обычного исцеления достаточно, оно не имеет цвета, не способно спалить проклятый прах демонической плоти божественным светом.
Вчера он просто смирился бы с ситуацией, как смирился с нею полвека назад, радуясь уже тому, что ожоги не поднялись выше ступней, а значит, нескольких дней терпеливых усилий хватит, чтобы превратить их в лёгкие зудящие потёртости на коже, которые легко сойдут при первой же змеиной линьке.
Вчера…
Вчера осталось позади. Сегодня Азирафаэль знал, что может помочь. Сразу. Не растягивая исцеление на долгие мучительные недели, не ограничиваясь облегчением боли…
Он медленно закрыл глаза, отстранясь от струящих Благодать стен, от холода раннего весеннего утра, от тревожных, немигающих глаз Кроули…
И осторожно, с мучительной щемящей нежностью заново осознавая, какие страдания перенёс его друг, чтобы спасти его, послал к воспалённой обугленной чешуе лёгкую волну исцеляющей силы.
Кроули слабо вздрогнул и издал долгое, прерывистое шипение.
— Больно? — испуганно закаменел ангел. Он не почувствовал никакого ущерба: сила текла легко, беспрепятственно, буквально лаская израненную плоть. Но так было для него. А для Кроули…
Змей вяло качнул головой; раздвоенный язык выстрелил изо рта и вновь спрятался.
— Хорошшшо… Продолжай.
Азирафаэль облегчённо выдохнул. Он и сам не заметил, как напрягся, в ужасе ожидая увидеть, что своими усилиями принёс Кроули новую муку…
Руки вдруг мелко задрожали, и ангел, слабо всхлипнув, часто заморгал, чувствуя,
Азирафаэль устало опустил веки и с усилием выпустил воздух сквозь плотно сжатые губы, пытаясь вернуть себе самообладание.
…А Кроули, с долгим вздохом опустив голову, уже расслабленно вытянулся почти во всю длину и смежил кожистые веки. И Азирафаэль лишь сейчас, ощущая, как размягчаются спазмированные мышцы под ладонью, запоздало понял, насколько напряжён был демон всё это время.
Он сглотнул. И мысленно пообещал себе, что отныне — никакой боли. Никаких растянутых на много дней сеансов лечения и тщательно дозированного ангельского участия. Теперь — можно.
…Теперь — подлостью, недопустимым эгоизмом было бы всё иное.
— Потерпи немного, дорогой мой… — стараясь говорить ровно и всё равно слыша, как против воли срывается голос, прошептал Азирафаэль. Кроули лениво моргнул. И слабо шевельнулся, без возражений подставляя сожжённое до чёрно-красной, сочащейся сукровицей корки брюхо под исцеляющие руки.
А Азирафаэль, с невольным облегчением выдыхая, уже без страха послал к пальцам новую порцию сил. И минуту спустя с радостью увидел, как почти на глазах бледнеет и затягивается здоровой плотью оплавленная глубокая рана. Кроули вновь тихо зашипел — на этот раз с настолько блаженными интонациями, что ангел против воли заулыбался и поспешно пригасил эту улыбку, представляя, как ощетинится Кроули, если вздумает открыть глаза. И потянулся к следующему, более глубокому ожогу. На этот раз уже безо всяких сомнений.
Потянулся — и закусил губу. Здесь чешуя сгорела не полностью. К сожалению. Оплавленные ороговевшие пластины глубоко впились в воспалённые мышцы, царапая и без того буквально расползающиеся от малейшего прикосновения ткани и наверняка причиняя змею нешуточные страдания.
Он заколебался. Возможно, стоило взяться сперва за другие раны, а к этой вернуться потом, когда Кроули уже будет чувствовать себя не таким измученным…
Но ведь любое движение и дальше будет задевать эту обгорелую заусеницу, и каждый раз, когда Кроули придётся шевелиться, он будет испытывать боль. Испытывал её — всё то время, что скрывал тяжесть полученных ран, делая вид, что всё в порядке.
…И Азирафаэлю до дурноты хотелось верить, что все эти жуткие ожоги получены уже после возвращения из Ада. Потому что иначе жестокий вопрос «чего Кроули стоило моё спасение» просто терял свой смысл, превращаясь в грозящий настоящим безумием безжалостный приговор. Потому что невозможно — ходить, бегать, летать с обожжёнными до живой плоти ногами.
Невозможно ведь?..
— Потерпи немного, дорогой мой… — с острой жалостью пробормотал Азирафаэль, решаясь. — Я постараюсь не причинять тебе боли…