Вопреки

Смирнова Ольга Викторовна

— Нет! Не передумала. К Косте. Только к Косте!

Нина Павловна шагнула ко мне и, обняв, тихо произнесла:

— Мы узнали, что вас отправят на фронт через две недели. Наш сын тебя любит… Будьте ангелами-хранителями друг другу…'

Настя замерла над тетрадкой и перечитала написанное. Ей и раньше снились сны не в хронологическом порядке… Но из этого сна понятно, что она выучилась на хирургическую медсестру, что эвакуацией их с бабушкой занимались именно родители Константина,

и бабушка не дожила до победы…

— Маааам…

Настя бросила ручку на тетрадь и обернулась.

— Можно я в мастерскую сбегаю?

— Сбегай. Только умойся после сна. И не забудь о полднике.

— Не забуду, — надевая обувь, проговорил он и тут же, забыв об умывании, исчез за дверью.

Настя очередной раз вздохнула и закрыла тетрадь. Почти одновременно раздалась знакомая музыка. Она схватила телефон.

— Здравствуй, Елена, рада тебя слышать.

— Привет, Настя.

С Еленой они перезванивались часто. Семья Саши давно жила в просторной квартире, старшие сыновья учились в хорошем лицее, а младшенький уже пошёл в первый класс. Как правило, все их разговоры заканчивались одинаково:

— У них там разные программы защиты свидетелей… есть очень жёсткие… вот живу и мечтаю, что однажды позвонит в дверь, а я с криком на шею брошусь. А он меня закружит, закружит по комнате. Но уже столько лет прошло… И мои надежды тают, Настя. Что за мужа я нашла себе? Предыдущая жена, видимо, умнее была — сбежала…

Настя слушала Елену и молчала. Первое время разговоры с ней заканчивались на позитивной ноте: что она не чувствует его смерти и даже не чувствует его ранений, хотя раньше всегда заранее знала, когда Саша вернётся с очередным шрамом. И каждый раз Настя хваталась за телефон, увидев знакомый номер, в надежде, что услышит долгожданный голос. А теперь вместе с надеждой Елены, постепенно таяла и её надежда.

После разговора с Еленой она опять прошлась по интернату, проверила, на местах ли дежурные сотрудники, заглянула в каждую комнату жилого крыла: всё ли в порядке, и вернулась к себе. Подошла к столу и посмотрела на неубранную в шкатулку тетрадь.

— Может, больше не будет снов, — тихо произнесла она.

Знакомство уже приснилось, что безумно любила, знает. И как на фронт попала, тоже теперь известно, и как смерть их разлучила: Константин закрыл её собой. А что было дальше, уже, наверное, неважно.

Вечером, начитавшись сыну рассказов про мальчишек, Настя опять достала кулоны. А утром проснулась вся в слезах. Рванулась к столу и, вытерев салфеткой глаза, наклонилась над тетрадкой. Но из-за расплывающихся перед глазами строчек, так ничего и не написала.

Умылась, подняла сына и отправилась на работу.

И только после обеда она открыла тетрадь. Собралась с духом и взяла подрагивающими пальцами ручку:

'… А после крика я упала на его грудь, и первой мыслью было умереть здесь же и в эту минуту. Но меня резко оторвали от мужа, крикнув, что я нужна ещё живым бойцам, и отшвырнули в сторону хирургических столов.

Душу била, резала, раздирала на мелкие части боль, всё тело, руки, ноги пробивала дрожь. Сквозь бушующий

в мозгах ураган и общий шум в палатке, услышала крик:

— Она не сможет в таком состоянии! Найдите Таню!

Будто торкнуло что-то, и безумный вихрь в сознании резко исчез. А перед глазами возникла разорванная взрывом Танечка.

И разом пропала дрожь в руках. Прошептала:

— Танечки больше нет, я смогу…

Когда я, еле держащаяся на ногах от усталости, вернулась к мужу, на том месте уже не было ни его, ни носилок, ни самих подставок для них… просто пустое место…

Я застыла, и знакомо замер мир вокруг… затем упала на колени…

«Откликнись, Константин…»

Но тишина в ответ…

— Костя…

Вернулась боль и безысходность…

— Пусть Прибой меня убьёт!!! Зачем теперь мне жить?!!

И волна нависла надо мной, огромная, тёмно-серая, клубящаяся… И я уже готова была умереть, хотя где-то на задворках сознания билась мысль, что нельзя самой призывать смерть… иначе мы с Костей больше никогда не встретимся… Но жаждала её падения на себя, жаждала освобождения от зверской боли в груди…

Из-под странной энергетической волны, несущей смерть, меня кто-то выдернул и прижал к себе.

— Катенька, его уже увезли. Потом узнаешь, где похоронят.

— Я… я не попрощалась…

Мужские руки ещё крепче меня сжали, и чужая грудь заглушила мой вой.'

Настя отложила ручку и зажала пальцами глаза, по которым резанули болью слёзы…

Немного успокоившись, долго смотрела в парк на гуляющих с воспитателями детей. Потом повернулась к столу и прошептала:

— Надо сегодня закончить. А то что-нибудь из памяти уйдёт.

И вновь ручка в руках.

«– Поплачь, милая, поплачь. Только недолго. Наши вперёд пошли. Госпиталь снимается с места. Нас передислоцируют. Девочки уже собрали твои вещи. И вещи Кости. Возьми себя в руки, Катя. Продолжишь его дело. Ты способная. После войны выучишься на хирурга. Будешь спасать людей…»

И опять ручка в стороне. Настя не видела строк из-за слёз. Из-за слёз от чужих воспоминаний.

Помотала головой… Нет, не от чужих. От своих собственных. Значит, в той жизни она потеряла любимого. А в этой сама отказалась от него. Вздохнув, Настя прошла в ванную и умылась. Скоро придёт сын. Её синеглазый сын. Она посмотрелась в зеркало на свои опухшие от слёз глаза.

— Не я тебя, Стас, предала, а ты меня. И ту самую Катеньку, медсестру из медсанбата. И ту самую Наталью Александровну, твою жену, жену статского советника, которую ты вырвал из рук князя'.