Вопрос на десять баллов
Шрифт:
– А ты, ммм, любила его? – Ребекка хмурится, надувает губы, но не отвечает, а только смотрит в окно, затем на скомканную салфетку. Я не знаю, что говорить, но чувствую, что сказать что-нибудь надо. – Думаю, тогда ты все правильно сделала.
Ребекка пронзает меня взглядом:
– Брайан, я знаю, что поступила правильно. Я не просила одобрения…
– Знаю…
– И не нужно говорить таким приторным голосом…
– Каким голосом?
– Ты знаешь каким. Ты ведь в курсе, что такое бывает – аборт, и весьма часто,
– Знаю…
– …и не каждая сворачивается в маленький клубок насчет этой темы, не каждая забивается в угол с книжкой «Под стеклянным колпаком» [74] , знаешь ли. Большинство женщин продолжают жить нормальной жизнью…
– Не сомневаюсь…
– Поэтому давай сменим тему, ладно?
– Давай.
– Это твой батончик «Марс»? – спрашивает она, и на мгновение меня охватывает тревога, потому что я не могу вспомнить, должен ли я бойкотировать батончики «Марс» или нет.
74
Роман американской поэтессы и писательницы Сильвии Плат. В 1963 году, через полгода после публикации этой книги, Плат покончила с собой.
– Угу.
– Тогда давай сюда. – Я покорно вручаю шоколадку Ребекке, и она откусывает немного и пару секунд жует. – Почему все, что ты ешь и пьешь, коричневое? Никогда не видела столько коричневой еды. От тебя не убудет, если ты съешь хоть пару кусочков фруктов или овощей, хотя бы изредка…
– Ты говоришь прямо как моя мама.
– Правильно, она у тебя мудрая женщина. Ты ее слушайся. И меня. – Ребекка откусывает еще кусок. – Так ты ее, значит, видел? – спрашивает она с набитым ртом.
– Кого? Маму?
– Нет, не маму…
– Тогда кого же?
– Сам знаешь кого, эту чертову Фэрру Фосетт.
– А, всего пару раз.
Ребекка еще раз откусывает от батончика, затем бросает его передо мной на стол, куда он приземляется липкой стороной.
– А она тебе… все еще нравится?
Я понимаю, что существует вполне реальная угроза получить в глаз чайной ложкой, поэтому я очень тщательно подбираю слова и в конце концов говорю:
– Пожалуй, да.
– А как ты считаешь, что она о тебе думает?
– Думаю, она находит меня… интересным.
Ребекка смотрит на меня, что-то собирается сказать, но снова выглядывает в окно и начинает что-то рисовать на запотевшем окне – на этот раз улыбающуюся рожицу.
– Интересным, говоришь? Да уж, так трогательно смотреть, как ты тут слоняешься – настойчивость пред лицом безразличия. Это очень… отважно, – говорит она, скривив губы.
– Ага, не без того. Думаю, выбора у меня все равно нет, честно говоря.
– Нет, Брайан, выбор всегда есть. У тебя всегда есть шанс – становиться или не становиться полным
В середине дня возвращаясь домой, я вижу, как Маркус выходит из дома и закрывает входную дверь. Я бросаюсь за угол и даже прикидываю, не смыться ли мне, но ноги по-прежнему плохо слушаются меня. Кроме того, он меня уже заметил и ждет на верхней ступени, постукивая по ладони невидимой скалкой.
– Приветик, Маркус!
– Привет, Брайан.
Я пытаюсь проскользнуть мимо Маркуса внутрь, чтобы убраться из-под мороси, но он остается на месте.
– Извини за прошлую ночь, Маркус, – говорю я.
Ах ты, гнида мелкая!
– Ты ведь знаешь, что гостей нельзя оставлять ночевать в общежитиях нашего университета, правда?
– Да, знаю… – подтверждаю я, снимая его очки летчика с лица.
– Я хочу сказать, что и мы с Джошем хотели бы оставить у себя гостей, но мы этого не делаем, потому что мы уважаем университетские правила…
– Знаю, Маркус, – киваю я, ломая очки пополам точно посередине дужки…
– И сколько еще он здесь пробудет?
– Не знаю. Может, еще пару дней. До тех пор, пока не приведет свои мысли в порядок… – Я швыряю сломанные очки на землю и растаптываю стекла ногой…
– Сдается мне, пары дней на это не хватит…
Я смотрю на окно моей спальни – вдруг Спенсер до сих пор лежит в кровати и слышит наш разговор – и говорю, понизив голос:
– Завтра. Завтра его здесь не будет.
Маркус взвешивает мое предложение и в конце концов находит его приемлемым.
– Ладно, завтра. Но не позже, – говорит он, прошмыгнув мимо меня, и я засаживаю ему ногой по копчику, отчего он летит вниз по каменным ступеням и разбивается насмерть. – Удачного тебе дня, ага? – говорю я.
В сером свете позднего утра моя спальня представляет собой месиво из рамы кровати, конвертов пластинок, пальто и матрасов, одеял и мокрых полотенец. Витает какой-то резкий, одуряющий запах аммиака и алкоголя, и такое ощущение, что стоит зажечь спичку, и моя спальня взорвется, так что я, несмотря на дождь, распахиваю окна настежь и включаю верхний свет, чтобы посмотреть, не валяется ли Спенсер где-нибудь под одеялом. Его нигде нет. Вместо Спенсера я нахожу записку на столе – кривые каракули на листе формата А4: «Ушел в паб. Увидимся позже».
Дорожный будильник на каминной полке показывает 11:55. Рядом с часами стоит столбик монет – это я вчера вечером выложил мелочь из карманов. Здесь должно быть примерно четыре фунта пятьдесят пять пенсов, но я все равно считаю, на всякий случай.
Четыре фунта пятьдесят пенсов.
Не знаю, что расстроило меня больше – мысль о том, что Спенсер ушел в паб до полудня, или тот факт, что я проверил, не украл ли он у меня деньги.
28