Воронцов. Перезагрузка
Шрифт:
Митяй выскочил навстречу, сияя как медный самовар:
— Барин! Всё по чину! Дом прибрали, забор сплели, печь прочистили!
Парень буквально светился от гордости за проделанную работу. Рубаха мокрая от пота, но глаза горели таким энтузиазмом, что невольно заражали и меня.
Я хлопнул его по плечу, пряча улыбку:
— Ну что ж, приятно, что сказать. Молодец, Митяй. Не ожидал такого рвения.
— А как же, барин! — вскинулся он. — Вы ж меня на хозяйстве оставили. Вон бабы и ужин приготовили.
Дом действительно преобразился. Полы вымыты, мебель подправлена,
— Откуда столько энергии, Митяй? — спросил я, искренне удивляясь.
— А когда дело по душе, барин, тогда и силы находятся, — просто ответил он.
Вот она, простая человеческая мудрость. Дай человеку дело по сердцу, покажи, что он нужен, что его труд ценят — и горы свернёт.
Я только присвистнул:
— Ну парень даёт!
Порадовавшись и похвалив Митяя за усердие, я махнул всем прибывшим:
— Айда к столу! Там уха готовая стоит. Давайте все заходим ко мне — Илюхина жена уху наварила, сейчас будем пробу снимать — покушать нужно, подкрепиться. Что ж мы полдня в дороге-то мотались?
Люди потянулись к дому, растирая затёкшие спины и переговариваясь вполголоса. Дети Петра сразу ожили, почуяв запах еды, и принялись носиться вокруг телеги, радуясь, что наконец-то можно размяться.
Уха была просто объедение — пальчики оближешь! Густая, наваристая, с дымком, будто в котелок и правда головешку кинули, как батя в детстве делал на рыбалке. Я хлебнул ложку и аж глаза закрыл от удовольствия.
Мужики, бабы, даже малые дети Петра уплетали уху за обе щеки аж причмокивая.
Машка же сидела почти напротив меня и ела очень аккуратно, будто боялась что-то испачкать или задеть. При этом постоянно улыбалась, поглядывая на меня украдкой из-под длинных ресниц.
Я несколько раз чуть ложку не выронил, встречаясь с её взглядом. Сердце то разгонялось, то замирало — будто я не взрослый мужик, а мальчишка, впервые влюбившийся. Стыдно было признаться себе, но эта девушка что-то во мне перевернула, заставила вспомнить, что значит жить, а не просто существовать.
— Уха-то хороша! — громко сказал Пётр, утирая бороду. — Спасибо, барин, за угощение. Не ожидали мы такого приёма.
— Да ладно тебе, — отмахнулся я. — Все мы теперь в одной деревне будем жить. Надо друг другу помогать.
Маша тихонько улыбнулась этим словам, и мне показалось, что в её глазах промелькнуло что-то особенное — понимание, благодарность, а может, и что-то большее. Но это уже были совсем другие мысли, которые я пока не решался додумывать до конца.
После ужина встал вопрос ночлега. Петьку с семьёй, понятно, к Илье — они, родственники, разберутся, где разместиться. А вот Фому с Пелагеей и Машей я решил к Игнату Силычу отправить. Поманил старосту, что стоял у себя на крыльце, щурясь, как кот на чужой сметане, и говорю ему:
— Игнат, Фому с семьёй прими на постой до завтра, пока не решим, что и как.
Игнат же выпятил грудь, будто генерал перед парадом, и загундосил:
— Это как же, барин? Крестьян да в мой дом? Вас-то, барин, за честь, а этих, — он кинул презрительный взгляд на Фому, — куда? Не по чину это!
Я почувствовал, как вскипела кровь.
— Значит, так, Игнат Силыч! Ты, видать, забыл или попутал, кто тут барин? Я тебе не князь твой, что в ссылку отправил и не холоп, чтоб твои капризы терпеть. Фома с семьёй — мои люди. И ты их примешь так, как я сказал. А будешь нос воротить — сам в сарай спать пойдёшь, с курями за компанию. И кнут твой, что ты на мужиков поднимаешь сначала на тебе применю, а потом в Быстрянке утоплю. Всё понятно?
Игнат побагровел, словно варёная свёкла, но смолчал — только бородой дёрнул. Мужики же вокруг переглянулись с нескрываемым удивлением. Пелагея кашлянула, прикрывая смущение. А Машка, чёрт возьми, еле сдержала улыбку — видно было, что зрелище ей по душе.
Фома демонстративно подхватив баулы, потопал к избе старосты. Пелагея, понурив голову, поплелась следом, бормоча что-то под нос — наверняка не молитвы. А я подумал: да это ведь только начало. Теперь каждый в деревне будет знать, что новый барин зубы не на полке держит.
Ночь прошла спокойно. Снились мне московские постели с пуховыми подушками. Но просыпался я под пение петухов и мычание коров — звуки, которые в городе услышать было невозможно.
Утром, едва солнце вылезло из-за леса, окрасив небо в розовые и золотистые тона, мы с Ильёй уже были во дворе. К нам подошли Пётр с Фомой — оба с такими лицами, будто всю ночь думали о предстоящих хлопотах. Я показал им на три покосившиеся избы, что стояли, как пьяницы после ярмарки.
— Вот, — говорю, — богатство ваше. Одна изба, та, с которой мы доски дёргали, совсем труха — ветром повалит. Две других тоже так себе, но жить-то пока негде. Так что предлагаю так: Илья и Пётр, давайте дуйте в Липовку за оставшимся добром и смотрите там, чтоб всё забрали — до последнего гвоздя. А мы тут с мужиками прикинем, какая изба побольше или покрепче, и сделаем из неё… ну, как бы два дома в одном, на два входа.
Я не знал, как объяснить им, что такое таунхаус, и лишь добавил:
— Как в городе заморском, короче. Одна стена общая, а живёте отдельно.
Глава 13
Пётр почесал затылок:
— А оно, барин, получится? Не развалится изба-то?
— Получится, — заверил я, хотя сам не был в этом уверен. — Главное — пол крепкий и стены не гнилые. Остальное — дело техники, уж вы то справитесь.
Илья кивнул:
— Ладно, барин, как скажете. Мы с Петром в Липовку поехали, скарб заберем, а мужики, смотрю, рукастые — что-то да сделают.
А я остался с Фомой и мужиками, имена которых я ещё толком не запомнил, те собрались посмотреть на барские затеи. Митяй тоже тут был.
— Ну что, люди добрые, — обратился я к собравшимся, — дело есть. Надо избу под жильё приспособить, да так, чтоб две семьи поместились. Кто что думает?
Один из мужиков, несмело выступил вперёд:
— А я, барин, плотницким делом маленько владею. Глянуть надо сначала, что к чему. Может, и вправду получится что путное сладить.
А Фома хмыкнул и, почесав затылок, проговорил: