Воронцов. Перезагрузка
Шрифт:
— А с материалом как? — поинтересовался я.
— Ну, доделаем завтра дуб полностью, — ответил он, оглядывая оставшиеся брёвна, — а берёзу-то пока ещё даже и не начинали толком.
— Добро, — кивнул я одобрительно. — Илюха, ты снедь на завтра организуй с утра пораньше, уж больно вкусная она получается у жены твоей. Работать на голодный желудок — себе дороже.
Повернувшись к Митяю, добавил:
— А ты корзины у забора не забудь с вечера выставить, а то бабы наши нас без пирогов горячих оставят, обидятся
Мы неспешно двинули в сторону Уваровки, шагая по узенькой, но хорошо утоптанной тропинке, где густо пахло свежескошенным сеном и вечерней прохладной росой. Лёгкий ветерок шевелил листья на придорожных деревьях, создавая приятное шуршание, а где-то над широким полем монотонно гудел крупный жук, как какой-то дрон из моего далёкого времени.
По дороге я прикинул в уме, что пора бы уже глубже изучить повседневную жизнь деревни, а то со своими техническими внедрениями обязательно что-то важное и существенное пропущу. Местные традиции, порядки, негласные правила — всё это нужно знать.
— Илюх, — сказал я, — на утро организуй сходку всех крестьян и Фому обязательно позови, без него теперь никуда. Надо дела общие обсудить, планы на будущее, а он в счёте самое то — толковый мужик.
— Сделаем, барин, — покладисто кивнул Илья. — Фома, небось, уже всю голову себе сломал от размышлений и с нетерпением ждёт, когда вы его к настоящему делу пристроите.
Я хмыкнул, представляя, как Фома с его ухмылкой будет торговать на ярмарке. Наверное, тут ещё зазывала из него получится — голос громкий, речь бойкая.
Уваровка встретила нас уже привычным гомоном. Куры кудахтали где-то в закутках, мужики были в вечной суете — там подправить, тут починить. Вон Прасковья с Аксиньей таскали какие-то горшки от колодца, видно, воду на завтра запасали. Бабы переговаривались через заборы, делились новостями дня. Кто-то дрова рубил — слышался мерный стук топора.
Смотрел на это и думал: деревня живёт, дышит. Хорошо же! Не то что в городе, где каждый сам по себе, а тут — общее дело, общие заботы. Один другому поможет, не бросит в беде.
Зашёл в избу, а там — как в другой мир попал. Чистота сияла такая, что глаз радовался. На столе скатерть была, пусть и латанная местами, но была. Половики постелены, лавки скоблены добела. Даже запах особый — мёдом и сосновой смолой отдавало. А у печи стояла Машка в цветастом платке и улыбалась так, что от этой улыбки сердце аж спотыкалось.
— Перебралась, значит, — сказал я, и она подскочила ко мне, прижалась, обняла крепко-крепко.
А я вдохнул её запах — молоком парным пахла, травами луговыми — и чуть не растаял, как масло на сковородке.
— Как же хорошо, — выдохнул я, склоняясь к ней.
Поцеловал мягко, но жадно.
— Здравствуй, солнце моё.
Она лишь зарумянилась.
— Здравствуй, Егорушка, — шепнула. — Будешь ужинать?
—
Машка кивнула, указывая на горшок в печи, где вода уже грелась.
— Вот и отлично, — сказал я. — Пошли во двор.
Ухватив полотенцем горшок с водой, мы вышли на улицу, где уже зажглись первые звёзды. Воздух стал прохладным, но приятным — день жарким выдался, а теперь легче дышать стало. В стороне, за сараем, я скинул рубаху, и Машка, хихикая, поливала мне тёплой водой из ковша.
— Ой, не брызгай так! — смеялась она.
Я фыркал от удовольствия, как кот под дождём, а она подкалывала:
— Ой, Егорка, моешься ты, а мокрая буду я — с головы до ног!
И тут меня осенила мысль.
— Маш, а ты не знаешь — баня в деревне есть у кого-то?
— Не знаю, — пожала она плечами. — Завтра спрошу у Прасковьи, она то точно знает.
— Спроси, спроси, а то если нету, так первым делом поставить надо, — хмыкнул я.
А сам подумал: «Ох, и планов-то у меня! Когда всё делать, не знаю. Мельница, баня, торговля… Да ещё и хозяйство наладить надо.»
— Ладно, разберёмся, — сказал вслух, вытираясь грубым полотенцем.
Вернулись в избу, и ночь накрыла нас, как одеяло. Машка задвинула дверь на засов, погасила лучину. Только отблески от печи играли на стенах, создавая уютный полумрак.
Машка, огонь и шёлк… Мы тонули друг в друге так яростно, будто завтра могло не наступить. Её вздохи, шёпот — было видно, что она поднималась на небо, волна за волной. А я смотрел, как её глаза сияют, как звёзды, и думал: «Боже, как же мне хорошо с ней!»
Она цеплялась за меня, и её пальцы скользили по спине, оставляя огненные дорожки. Я целовал её шею, плечи, ловя каждый её стон, как музыку. Время остановилось — была только она, только мы, только этот момент счастья.
Мы любили друг друга, пока горизонт не начал багроветь. И уснули, сплетённые в одно целое.
Утром Машка сонная прижалась ко мне и шептала:
— Нет, не я ведьма, Егорушка, это ты колдун. Ну не бывает так…
Я расхохотался, поцеловал её в макушку.
— Бывает, солнце. Сама же видишь, что бывает.
Она улыбнулась, потянулась сладко, как кошка на солнышке.
— А я думала, что такое только в сказках случается…
— Значит, мы с тобой в сказке и живём, — подмигнул я.
Перекусили на скорую руку — хлеб с молоком, что Машка ещё вчера приготовила.
Я крикнул в окно:
— Митяй, иди к Илюхе, пора народ собирать!
И буквально через десять минут двор гудел, как улей. Крестьяне толпились под яблоней, где Пётр с Ильёй уже тащили лавки, а кто-то просто сел на траву. Мужики переговаривались, строили догадки — о чём, мол, барин говорить будет?