Ворота из слоновой кости
Шрифт:
Он продолжал стоять, согнувшись, среди лопухов, потрясенный открывшейся истиной. Неподалеку продолжал раздаваться сипловатый голос колхозника, но Кононов уже не слушал его.
Значит, отец в семьдесят первом работал начальником пионерлагеря «Луч» – такой факт Кононову был неизвестен, ни сам отец, ни мама об этом не говорили. Либо как-то к слову не приходилось, либо он, Кононов, пропустил это мимо ушей – или напрочь забыл? А часто ли он интересовался прошлым своих родителей? В том-то и дело... Собой был озабочен, был погружен в собственный мир, только о своей персоне пекся, как частенько, увы, случается под этими небесами...
Но не это было главным; вернее, это было совсем не главным! Главное – Николай Кононов был отцом Мерцалова, изобретателя машины времени... Не только отцом Андрея Кононова, но и Мерцалова. Значит, у него, Андрея Кононова, был младший брат, носивший почему-то другую фамилию. Родной брат – ведь Сулимов говорил, что второго ребенка нельзя заводить отцу вместе с мамой, а не с какой-то другой женщиной. Выходит, тот, умерший почти сразу после рождения ребенок вовсе не умер?! Так было сказано матери, а на деле ребенка отдали каким-то бездетным и богатеньким. Богатеньким – и бездетным. Неким Мерцаловым... Если они из Калинина, их можно найти по телефонной книге. Или через адресный стол. Найти, заявиться к ним, плюнуть им в глаза и забрать ребенка... братишку... брательника... братана...
Кононов болезненно скривился и глухо застонал. Голосов больше не было слышно, только где-то в отдалении отрывисто и зло лаяла собака.
Какие Мерцаловы? Какой братан? Братан еще не родился – и он, Андрей Кононов, здесь и сейчас именно для того, чтобы воспрепятствовать его рождению. То есть – убить? А можно ли убить того, кто еще не родился?..
Теперь ему было совершенно ясно, почему дон Корлеоне не назвал фамилию. Знал, скотина, что он, Андрей Кононов, ни за что бы в таком случае не согласился на этот прыжок в прошлое. И что же дальше? Что делать-то, как поступить?..
У него был брат... Господи, у него, оказывается, был младший брат! Вовка... Или Сережка... Почему он не спросил у этого гада, у этого сучьего дона Корлеоне, как зовут Мерцалова?.. Брата...
Брат...
Но что же, все-таки, делать? Плюнуть на эту свою долбаную миссию, вернуться к Волге, дождаться катера и уехать отсюда... И жить независимой жизнью, благо деньги позволяют, а когда кончатся – всегда к его услугам новые тайники, «рудники мои серебряные, золотые мои россыпи...» И пусть все идет своим чередом, и пусть братишка появится на свет... и в урочный час создаст машину времени?!
Кононов скрипнул зубами, подобрал с земли сумку и наконец разогнулся.
Сулимов все сделал правильно. Избавил от лишних переживаний, от мучительных раздумий – в общем, от ненужной головной боли. У него, Кононова, никогда не было брата, он никогда не видел этого брата... И не увидит. Брата у него – нет.
Шурша лопухами, Кононов выбрался на дорогу. Мужичка-колхозника нигде не было видно, а отец удалялся в сторону пионерлагерного футбольного поля, слегка помахивая левой рукой, а правую сунув в карман своих кремовых брюк. Прижимая сумку к боку, Кононов припустил за ним вдогонку через пустырь с останками вкопанных в землю обгорелых столбов – то ли виселиц времен Великой Отечественной, то ли подмостков для выступлений студенческих агитбригад. Отец шел, не оглядываясь, явно направляясь в лагерь (там царил «тихий час», который почему-то – из черного
– Товарищ начальник!
Отец замедлил шаг, повернулся к приближающемуся Кононову, и досада, обозначившаяся на его широкоскулом удмуртском лице, тут же сменилась вежливым «служебным» вниманием – так встречают посетителей чиновники разных госучреждений; вероятно, он принял по-городскому одетого Кононова за родителя кого-то из вверенных ему, начальнику лагеря, юных пионеров... хотя именно он, в данном случае, и был родителем...
– Здравствуйте, Николай Алексеевич, – Кононов остановился в двух шагах от загорелого мужчины с зачесанными назад волосами и ямочкой на подбородке; отец был чуть ниже его, и поуже в плечах. Таким молодым Кононов отца не помнил...
– Здравствуйте, – Кононов-старший сдержанно кивнул, но правую руку из брючного кармана не вынул, не протянул для рукопожатия. – С катера?
– Что? А, да! С катера... – Кононов с трудом проглотил подступивший к горлу комок; мысли его слегка путались, словно после дозы водки натощак. – Андрей, – представился он, прочистил горло и добавил: – Николаевич.
«Папка!.. Родной!..» – беззвучно кричал где-то в глубине, в колодце прошлого, пацан со сбитыми от футбола коленками, и было очень трудно справиться с этим пацаном; уже пятнадцать лет отца не было на этом свете – и вот! вот! – он был, вот он стоит в двух шагах – живой, молодой и пока что здоровый...
Именно в этот момент Кононов понял, что не будет делать никаких попыток проверить работоспособность машины времени и навсегда, до самой смерти останется здесь, в мире, где живут его мама и его отец.
– Слушаю вас, Андрей Николаевич. Какой отряд?
– Что? – опять не сообразил Кононов.
В карих глазах отца мелькнула тень недовольства и даже, кажется, неприязни, и Андрей Кононов с отчаянием подумал, что отец может принять его за действительно хватившего дозу водки в буфете на катере.
– Я не из отряда, – поспешно сказал он. – То есть, ни сына, ни дочери у меня в вашем лагере нет. Я по другому вопросу, Николай Алексеевич, – Кононов наконец-то взял себя в руки. – Я из больницы... по поводу вашей жены... Галины Михайловны...
Смуглое лицо Кононова-старшего побледнело. Он порывисто шагнул вперед, вынув руку из кармана:
– Что с ней?
– Да нет, с ней все нормально, – торопливо сказал Андрей Кононов и мысленно обложил себя со своей медвежьей неуклюжестью матом высотой с манхэттенские небоскребы. – Я не совсем точно выразился. Ваша жена жива-здорова, не беспокойтесь, ради Бога! Просто кое-кто у нас в больнице халатно отнесся к своим обязанностям... можно сказать, спустя рукава... Должен был поставить в известность, но не...
– Да что случилось-то? – почти выкрикнул отец и сузил и без того узковатые, не славянского разреза глаза. – Вы толком можете объяснить? Какая больница? Какая халатность? Что с Галей?
– Я же говорю: ничего. Ни-че-го! – для убедительности Андрей Кононов прижал руки к груди, продолжая беззвучно поливать себя матюками. – Давайте присядем, – он показал на лавки, врытые в землю под соснами вдоль футбольного поля (на одной из этих лавок он когда-то вырезал – вернее, вырежет – перочинным ножом и свои инициалы и дату), – и я вам все объясню.