Воровка. Ты не убежишь
Шрифт:
— Я не хочу это обсуждать, — я поднимаюсь, намереваясь выйти из кабинета бабки.
Как бы сильно я не пытался вывести её из себя, сделать всё, чтобы маска чопорности слетела с лица, одна мысль о том, что её не станет, превращает сердце в кусок льда.
— Сядь на место, Мирон, я не договорила. Имей уважение к старшим. Я знаю, что в последнее время ты делаешь всё, чтобы продемонстрировать обратное, но мне сейчас не до твоих выкрутасов.
Женщина замолкает. Сверлит меня своими прозрачными глазами. И я сдаюсь. Послушно опускаюсь в кресло, смотря в её морщинистое,
— Завещание я составила ещё десять лет назад, когда ты был в третьем классе. Я была довольна твоим поведением и стремлениями совершенствоваться. Но вчера я его изменила, Мирон. Условия поменялись.
— Мне всё равно, — я упираюсь руками в подлокотники кресла и подаюсь вперёд. — Я повторюсь в сотый раз — деньги мне не нужны.
— Это ты так говоришь, потому что я тебя полностью обеспечиваю и даю тебе всё, о чём ты попросишь. Ты никогда не знал нужды в деньгах. И я слишком сильно боюсь, что своё наследство ты пустишь на ветер, растранжирив всё за пару месяцев. По всему этому мной было принято решение — ты женишься.
2
— Чего? — я давлюсь воздухом и начинаю кашлять.
— Того, Мирон. Ты женишься. Девочку я тебе уже выбрала. Из хорошей, состоятельной семьи. Воспитанная, отличница, творческая личность.
— Я не стану жениться. Мне всего восемнадцать.
— Иначе ты не получишь наследство, — пожимает худыми плечами бабка.
— И что с того? Перемотай плёнку назад и послушай, что я говорил.
— Я знаю, как ты умеешь играть. Никто не знает тебя лучше меня, Мирон. Ты любишь деньги и комфорт. Поэтому ты будешь меня слушать. К тому же, я связалась со своим давним знакомым — он читает лекции в университете юстиции. Я договорилась, и тебя возьмут без вступительных экзаменов, — женщина вскидывает подбородок и смотрит на меня из-под полуопущенных век.
А я гляжу в ответ. Смотрю в лицо, которое вижу каждый день с четырёх лет. На знакомые морщины, шрам у уголка губ, пигментные пятна на щеках. В груди всё щемит, когда я медленно поднимаюсь и, чеканя каждое слово, отвечаю:
— Нет. Я никуда не поеду.
— Ты хочешь меня опозорить? Я уже договорилась! — хватается за сердце.
— Я не хочу тебя позорить, — отвечаю тихо, отводя взгляд в угол. — Я хочу жить. Для себя, бабушка. И делать совсем не то, что хочешь ты.
— Мирон, сейчас совсем не время для твоей самостоятельности. Я стараюсь для тебя и твоего будущего. Я знаю, как будет лучше.
— Если бы ты знала, твоя дочь не сбежала бы, принеся в подоле внука и оставив его на тебя, — выпаливаю на одном дыхании.
Женщина в одно мгновение становится бледной. Смотрит на меня с неверием, но я жёстко продолжаю выплёвывать слова:
— Ты всегда всё выбирала за меня. Я больше не намерен это терпеть.
— Мирон, кто позволяет тебе говорить со мной в таком тоне? — бабка подскакивает из-за стола, потеряв всю невозмутимость.
— Моё лопнувшее терпение.
— Ты не увидишь наследства — вот моё окончательное решение. Уходи из моего дома, неблагодарный мальчишка. И чтобы
— Ладно, — пожимаю плечами, а самого в груди всё бушует.
Я понятия не имею, что делать дальше. Мне восемнадцать, а своего у меня нет ничего. Но я слишком хорошо знаю бабку, если он решила, так и будет.
— Куда пошёл? Я не договорила!
— Пока. Все от тебя бегут. И я не стал исключением, — кидаю через плечо.
Тут же жалею о своих словах, но обратно их уже не вернуть, поэтому я выхожу из кабинета женщины, не вымолвив больше ни единого слова. Взлетаю вверх по лестнице, пока она не опомнилась. Беру сумку, с которой хожу в спортивный зал, закидываю туда необходимые на первое время для жизни вещи. Одежду, ноутбук, телефон. Встаю на кровать, отодвигаю в сторону картину с унылым пейзажем, достаю конверт с накопленными деньгами. Прячу его в карман толстовки.
Слышу стук трости в коридоре. Ругаюсь сквозь стиснутые зубы. В момент паники не придумываю ничего лучше, чем кинуть сумку в кусты через окно. Застываю посреди комнаты, смотря на дверь, которая медленно отворяется, впуская бледную и запыхавшуюся женщину.
— Что ты делаешь здесь? Я разве неясно выразилась? Пошёл прочь из моего дома. И даже не смей ничего с собой взять. Каждая вещь в этом доме принадлежит мне, — наставляет на меня дрожащий палец.
— Ладно, ладно! — вскидываю руки вверх.
— Я даю тебе возможность передумать, Мирон. И извиниться за все те гадкие слова, которые ты мне сказал, — качает головой женщина.
— Мне не за что извиняться, — складываю руки на груди и опускаю голову, смотря на бабушку исподлобья. — Мне надоело извиняться за всё то, в чём я не виноват.
— Уходи. Мои глаза не желают больше тебя видеть. И даже не пытайся вернуться. Ты больше мне не внук. Я отрекаюсь от тебя, — говорит сухо, в гневе раздувая тонкие брови.
— Ладно. Как скажешь, бабушка, — кривлю губы в ухмылке.
В носу до отвратительного унизительно щипает, а в грудной клетке на части всё разрывается от боли. Как бы сильно мне хотелось верить, что она любит меня и переступит ради меня через собственную гордость.
Но эта история не про Александру Семёновну. Она никогда не извиняется и не меняет своего решения. Она не умеет любить. Она не умеет идти на компромиссы.
— Пока, — проскальзываю мимо неё, нарочито не касаясь женщины, чтобы показать всё своё презрение и отвращение. — Счастливо оставаться в этом склепе.
— В который ты не сможешь попасть, когда прибежишь обратно, трусливо поджав хвост и скуля, что ничего не вышло. Помяни моё слово, Мирон, помогать я тебе не стану. Да услышит Бог мои слова, — летит мне в спину.
Я сбегаю по лестнице в холл, застываю у подножия и окидываю взглядом доступные обзору уголки дома. Здесь я вырос. Всё слишком родное и дорогое сердцу. Пусть вычурно и холодно, но это не отменяет того факта, что этот дом был мне родным.
— Ключи не забудь оставить! — слышу за спиной.