Восемь сантиметров: Воспоминания радистки-разведчицы
Шрифт:
— Давай, Евдокимова, без лирики. Связь со штабом еще держишь? Тогда передай, что Петр Железка и Андрей Толокно пропали без вести.
Я передала. Меня запросили, не откликнулся ли Еремейчик, они его никак не нащупают. Отвечаю, что нет, задаю встречный вопрос, продолжать ли поиски в эфире, у меня питание на исходе. Мне приказали искать до последнего. Запасные батареи везет мне летчик.
Мы с майором старательно вслушивались в небо. Он зарядил ракетницу. Слушать из-за ветра было бесполезно, да и рано. Тогда майор уселся возле меня и заговорил.
— Тебе сколько лет, дурочка ты маленькая? Исполнилось восемнадцать? Это ж надо так, восемнадцать, а ты как пичужка. Заметь, какие бывают совпадения. В тот самый год, когда ты родилась, я поступил в военное училище. Уже был женат, четыре года проработал на заводе. Я в армию, а у нас с женой родилась девчонка, назвали Женей. Как и тебя. Выходит, вы тезки, но не настоящие. Так тебе, значит, восемнадцать? И моей Женечке столько же. Но ты, можно сказать, ребенок, а моя крепкая, здоровая, уже вполне взрослая. На втором курсе педагогического института… Знаешь, Евдокимова, я тебе такой дам совет: когда родишь дочку, назови Женей. В честь своего псевдонима. Ха-ха! Эт-то будет здорово! Мы ж с тобой встретимся, обязательно встретимся после войны. Где мы с тобой встретимся, а, Евгения Ивановна? Решай…
Только он это сказал, вдали рванулся к небу красно-желтый дымный цветок. Я стала считать секунды, досчитала до двадцати, только тогда услышала, как бабахнуло. А потом еще вспышка и еще взрыв. Получалось, что это от нас километрах в семи. Коля Рыжик первый закричал:
— Фашисты, гады! Бей гадов!
Майор рассмеялся от радости:
— Это Еремейчик, голову на отсечение, его работа! Подорвал мину под паровозом.
Я говорю:
— Откуда? Взрыв в семи километрах, не больше.
— Вызывай штаб, докладывай: Еремейчик вышел на феодосийскую ветку. Произвел первый взрыв.
Спрашиваю майора:
— Это приказ?
— Приказ, приказ! Я его почерк знаю: две мины подряд.
Моя рация была готова к действию. Только я вышла в эфир со своими позывными, тут же мне откликнулся Еремейчик:
— Я — «Один сто семнадцать», «Один сто семнадцать».
— Я — «Один сто двадцать один». Я — «Чижик», я — «Чижик». Перехожу на прием.
Еремейчик сообщал, что группа в порядке, напала на след партизан. К сборному пункту пробиться невозможно. Он передал свои координаты: в тридцати километрах на запад от места выброски, в лесистых холмах. До сих пор не было возможности связаться в назначенные часы: по пятам шли гитлеровцы. Теперь группе удалось оторваться.
Тут же я вслух переводила радиограмму майору. Он стал нервничать:
— Спроси, кто взорвал немецкий эшелон на ветке, ведущей в феодосийском направлении.
Я была уверена, что получу ответ: «Не знаю». Еремейчик отрапортовал:
—
Я подтвердила, что было два взрыва, и тут же услышала позывные штаба. Северский поздравил группу с удачной работой и сразу же передал майору Зубру приказ вылететь с раненым и с Евдокимовой, то есть со мной.
— Следите за небом, не зевайте, над вами У-два. Пилот ждет ваших сигналов. Три красные ракеты, потом три фонаря. Груз и рацию замаскируйте в кустах…
Мы прислушались, и к нам из низких туч пробился шум мотора. Майор трижды выстрелил красными ракетами. Он взял в обе руки два фонарика — свой и Рыжика. Третий засветила я. Страшно было, что самолет ночью не сядет на такую маленькую площадку. Пилот приземлился мастерски. Я с любовью смотрела на эту фанерную птицу. Стою и шепчу:
— Милый «кукурузничек», сел.
Пилот — в унтах, в теплой шапке и в куртке, подбитой мехом, — с трудом выбрался на крыло и спрыгнул к нам. Мотор продолжал работать на малых оборотах. Пилот сказал:
— Внизу у немцев горит эшелон. Ваша работа?
— Наша, наша! — прохрипел майор. — Помогай, браток, грузить раненого.
Мы уложили бесчувственного Рыжика на заднее сиденье, потом торопливо замаскировали в можжевельнике весь наш груз.
— Где мне садиться? — спросил майор. — На среднем месте у тебя мешок.
— Выбросите его — и делов. В нем песок и камни. Я положил для центровки и для устойчивости. Больно свирепый ветер.
— Как это выбросить? Чтобы немцы увидели?
— А что нам! Сюда больше не прилетим…
— Как знать, — ответил майор, стащил с сиденья мешок и поволок в кустарник. Копался довольно долго.
— Он у тебя что, такой? — спросил меня летчик и покрутил пальцем у виска.
Я пожала плечами.
Вернувшись, майор усадил меня рядом с Рыжиком. Его распухшую руку невозможно было согнуть и приладить. Мне пришлось сесть на борт и положить Колину голову себе на колени. Чтобы я не выпала, пилот с майором надежно меня принайтовали.
Развернувшись против ветра, мы взлетели в черное небо. Ночь казалась особенно черной, потому что внизу пылал высоким красным огнем длинный немецкий эшелон. Залаяли зенитки, но мы скрылись в тучах и до самой Кущевки летели на высоте полторы тысячи метров.
Прилетели в четвертом часу. Аэродром — кое-как укатанная земляная площадка — располагался километрах в трех от дедова куреня. Я хоть и знала, что там все взорвано и сожжено, страшно захотела глянуть хоть одним глазом. Какое там! Не смогла бы сделать и пяти шагов. Когда сняли с моих колен Рыжика, я попробовала подняться, но тут же рухнула обратно: все во мне занемело и окоченело. Я даже не смогла поцеловать на прощание моего бедного собрата.