Восемь сантиметров: Воспоминания радистки-разведчицы
Шрифт:
Я говорю:
— Но ведь вы, товарищ майор, не очень молодой. Может, лучше «Интернационал»?
На этом согласились. Устроили короткую спевку, чтобы все четверо взяли один ритм. Хоть пели шепотом, получилось хорошо. Потом пели молча. В голове звучит музыка, и мы идем. Вперед, все вперед. Приходилось сбегать но круче и подыматься, а все равно нас держал в ритме партийный гимн. Как только песня кончалась, останавливались и прислушивались. И снова шли, и снова пели. Но только про себя, только в уме.
Вскоре вышли к большому пустынному полю. Не виноградник и не пахотная земля, а, скорей всего, пастбище.
— Имейте в виду — поле заминировано. Идите точно по моему следу.
— Чтобы всем взорваться вместе? — спросил Сагарда.
— Нет, не за этим. Просто я знаю, в каком порядке немцы ставят мины. Немцы без системы не могут…
Майор Зубр провел нас через поле сложным зигзагом. Удачно прошли. А я подумала, что если бы взорвались — действительно лучше всем вместе.
Мы вышли в редкий молодой сосняк, за которым начался можжевеловый кустарник. По нему пришлось ползти и через каждые десять минут останавливаться.
Уже светлело небо, близка была наша цель. Я готова была молиться, чтобы не прилетала сорока.
В серовато-голубых утренних сумерках обозначалась двойная крона сосны. Она была мне как родная. Ее ветер трепал и клонил, я видела ее упорство и вспомнила, как майор Зубр в прошлый раз мне сказал: «Это мы с тобой раздвоенное дерево». Он лежал со мной рядом, я слышала его дыхание, а Сагарда с Вилюем, хоть и лежали позади нас не дальше чем в метре, дышали бесшумно, и я их не совсем понимала. Они мне были далекими, хотя и свои, русские молодые ребята. Я их побаивалась почему-то: вдруг придумают что-нибудь опрометчивое.
Все мы хотели спать, все мы хотели есть, но еще больше хотели закончить дело. Это нас объединяло. Но пока что один лишь майор Зубр точно знал, что нужно делать дальше.
Ветер нас морозил, и мы окоченели.
Майор смотрел в бинокль. А что было смотреть? Ясно было, что это наша площадка, с которой мы взлетали. С нами в тот раз был Коля Рыжик, мы его обмывали и берегли, а он потом умер в госпитале. Он своим прыжком спас Зубру жизнь, а сам в конце концов погиб. Я очень хорошо помнила его золотые зубы.
Мы лежим, у меня мысли путаются, я коченею и обмороженными губами шепчу майору:
— Товарищ командир, на той стороне площадки лежат в кустах наши вещмешки и моя рация…
Он смотрит в бинокль и тихим голосом спрашивает:
— Ну и что?
Я не знаю, как отвечать, и говорю:
— Военное имущество.
Майор в ответ почему-то смеется. Восходит солнце. Все кругом становится красным. Майор шепчет:
— Смотрите, кто-то ползет.
На каменистую площадку, на ту самую, с которой мы три дня назад взлетели, подымаются со стороны виноградников два немецких солдата в зеленых шинелях. Уже достаточно светло, чтобы видеть их сытые красные морды. Они в шапках. Раньше им шапки не полагались, но холод заставил подражать русским. Уши на шапках опущены и аккуратно подвязаны. Я думала — за ними подымутся и другие солдаты. Нет, только двое.
— Посмотри в бинокль, — шепчет мне майор.
Я говорю:
— Мне и так хорошо видно. Дайте
Сагарда с Вилюем посмотрели по очереди.
— Пила и топор, — говорит Сагарда.
Действительно, один солдат, среднего роста, нес на плече двуручную пилу. Другой, низкий и толстый, держал в руке топор. Кроме того, у каждого автомат.
Солнце подымается выше, и утро бледнеет. Ветер дует все такой же сильный.
— Вот задача, — говорит майор Зубр, — нам надо спуститься и выйти на кромку обрыва, а эти двое нам мешают.
Сагарда и Вилюй вскинули автоматы.
— Отставить! — командует майор. — Наблюдайте, что они станут делать.
Солдаты старались продвигаться спиной к ветру. Оба, как по команде, подняли воротники шинелей. Нас четверо, у нас автоматы, пистолеты, гранаты, а врагов всего двое. У нас имеются и финки — можем подкрасться и втихую прирезать, Они оба посторонние всей природе, это не их земля и не их солнце. Они даже идти не могут, пятятся против ветра.
— Ребята, — говорит майор, — их трогать нельзя, просто невозможно… Чижик, — обращается он ко мне, и я вижу, какие синие у него губы, — способна ты в этих условиях развернуть рацию?
— Будет сделано!
Связь со штабом мгновенная — меня ждали. Принимаю радиограмму:
«Четыре катера вышли и через час будут в ваших водах. Наблюдайте за морем!»
Я ничего не поняла, доложила майору Зубру. Он мне говорит:
— Порядок!
Потом поманил Сагарду и Вилюя, стал нам объяснять задачу:
— Где-то за виноградниками обширные карстовые пещеры. В них замаскированы немецкие противодесантные орудия. Их много — несколько батарей. Иначе говоря — подземная крепость. Обнаружить ее до сих пор не удалось. Бойцы Сагарда и Вилюй! Вы будете нас защищать. А мы с Чижиком должны засечь огонь немецких батарей. В эти воды вышли наши корабли. Как только они приблизятся, фашисты, боясь морского десанта, откроют стрельбу и обнаружат себя. Мы нанесем на карту и вызовем авиацию… Кому что не ясно?
— Плохой обзор, — говорит Сагарда.
— Виден только крохотный кусочек моря, — говорит Вилюй.
Майор продолжает шептать:
— Необходимо выйти на кромку обрыва, ради этого мы сюда шли.
Он нам пока ничего не приказывает, мы должны сами соображать. Лежим и дрожим от холода и напряжения. Тем временем два немецких солдата спокойно подходят к сосне и прилаживаются ее пилить.
Командир говорит:
— Сосны были ориентиром, здесь садился наш самолет, эта площадка — и наблюдательный и сборный пункт. Немцы наверняка видели, как мы с Чижиком здесь приняли самолет и отсюда взлетели — вот и додумались послать солдат спилить деревья.
Я дополняю слова командира:
— Не деревья, а дерево. Раздвоенное.
Майор Зубр меня поправляет:
— Два сросшихся дерева.
Сагарда и Вилюй слезно просят:
— Позвольте, товарищ командир, мы этих фрицев тихо возьмем. Мы их вам доставим.
Майор злится:
— Опять не поняли! — Он объясняет, что этого делать нельзя. — Если там, внизу, в крепости, увидят, что сосны не свалены, это будет означать, что солдатам кто-то помешал, ориентир остался. Сюда пришлют целый взвод, а нам бой не нужен, нам нужно вызвать бомбардировщики и все это гнездо уничтожить…