Восемь сантиметров: Воспоминания радистки-разведчицы
Шрифт:
Часа через два возвратились Сагарда с Вилюем. По их словам получалась какая-то ерундовина. Немцы согнали в пустынную каменистую местность кучу народа. Там и крестьяне и военнопленные. Что-то строят, но что — понять невозможно. Ни о какой дороге речи быть не может. Группы работают на каменистых плоских уступах на разной высоте. Ни одного грузовика, никаких механизмов, лопата да кирка. На вьючных лошадях и осликах тропами доставляют фанеру, свертки брезента и рубероида, доски и слеги. Где-то корчуют кустарник, укладывают длинными скирдами, а сверху затягивают брезентом, где-то ставят
Все это было очень загадочно. Сколько мы ни ломали головы, ни до чего додуматься не могли.
Майор хотел было сам ползти на ту высотку, откуда смотрели Сагарда с Вилюем, да вдруг как хлопнет себя по лбу:
— Все понятно. Отдыхайте, ребята. Чуть стемнеет, отправимся на свой пункт назначения к двум соснам. — Он даже развеселился. Говорит: — Эх вы, липовые разведчики. Думайте сами — ничего вам не скажу.
Только вечером, когда я держала связь со штабом, командир передал такую радиограмму:
«Северо-восточнее Семи Колодезей, в квадрате… противник возводит в пустынной скальной местности ложные объекты для отвлечения нашей бомбардировочной авиации».
— Точно, — сказали Сагарда с Вилюем. — Именно так. Декорации. Здорово вы их разгадали, товарищ майор. Это ж надо!
В штабе были довольны тем, что майор выяснил, чем занимаются на горных уступах гитлеровцы, и тем, что он послал вдогонку первой группе Владимира Бушуя. Еремейчик пропустил уже два сеанса связи, значит, дела его плохи.
Я в Крыму не бывала. Знала его по рассказам людей, видела на цветных открытках дворцы и парки. Помнила по школьным урокам, что, как и у нас на Кавказе, есть там горы, леса, сады, виноградники… Я в Крыму так и не побывала, не удалось туда съездить — за всю жизнь не осуществила эту свою мечту.
Как же не побывала, если сражалась в Крыму против фашистов? Дважды вылетала в разведку — только и всего…
Камни, глина, сосняк, кизиловый кустарник, колючий можжевельник и длинные иглы шиповника, красные его ягоды с ворсистыми семенами… Я с детских лет набивала карманы крупными ягодами, могла их на ходу, не глядя разламывать, выбрасывать ногтем семена, а кисленькую сочную кожурку с наслаждением жевать. С голодухи я даже насытиться могла шиповником.
Шиповник растет везде — и под Нальчиком, и в Крыму, и на Украине, и в Польше, да и в срединной России. Только на севере ягоды против южных помельче — мякоти мало.
Что это я о шиповнике, с какой такой стати вспомнила?
Наверно, потому вспомнила о нем и заговорила, что Крым я иначе как через колючки и занозы чувствовать не могу. И еще всем телом помню длинные сухие плети мартовских виноградников. Как мы вслепую пробирались сквозь них, как спотыкались и падали, и ругаться было нельзя — разве что тихим шепотом.
Крым меня встречал камнями, крутыми уступами, туманами, пылью взрывов. А все ж таки эту землю я всем сердцем чувствовала своей, родной.
Может быть, это лишние слова в моих воспоминаниях? Нет, лишними признать не хочу. Надо ж ощущать не только руками, ногами
И майор Зубр болел тем же: неужели опять без толку, впустую, зря?..
…В ту ночь, когда мы шли на свой старый наблюдательный пункт к двум соснам на краю обрыва, нам северо-восточный ветер дул в спину. Мы от него страшное дело как мерзли, зато высохла земля — глина на виноградниках под ногами не проваливалась. Разорвались тучи, и звезды хоть немного освещали нам путь. Виноградники попадались часто, и где-то за ними мерещились дома. А может, хаты или сакли — не знаю, как они в том районе именовались и жил ли в них хоть кто-нибудь. Время от времени раздавались выстрелы. То взлетала невесть откуда ракета, то строчил пугливый автомат. Не боевая стрельба, а так — от тоски, от страха. Нам люди не встречались, и мы их не хотели бы встретить — ни чужих, ни своих. Майор Зубр на коротком привале сказал:
— Эх, ребята, только бы нам не опоздать!
Командир один понимал, что говорит, остальным до поры знать не полагалось. А я, хоть и считалась его помощницей, тоже пока ходила в остальных. Пусть бы даже не говорил. Видно было, как он торопится, усталый, измученный, по нашим меркам пожилой человек. Ему было под сорок. Сагарда и Вилюй между собой иначе как стариком его не называли. Полковые разведчики, они бы от души обрадовались отправиться на поимку «языка», единственно в этом видели подвиг и удачу, еще не понимали, что есть для нас истинная удача. Майор Зубр догадался об их мыслях и сказал:
— И не вздумайте! Нам «язык» ни к чему.
Сагарда с Вилюем за это его посчитали трусом.
Мы тропами ходить избегали, а продираясь сквозь кустарник, сильно шумели… Когда-то под Нальчиком я тоже продиралась меж зарослями кизила, но тогда была одна. Пройду немного — и остановлюсь, прислушаюсь, не ломится ли кто по моему следу. Вчетвером ходить ночью очень тревожно — каждый шумит. Допустим, я остановлюсь послушать, а ведь другие трое идут. Думаешь — вдруг не они, вдруг чужой приноровился за нами. Перекличку делать невозможно и перегукиваться тоже… Меня это беспокоило. Но вот после четырехчасового похода, когда мы приблизились к опасной зоне, майор Зубр нас собрал для такого указания:
— Сейчас опять начнется обширный кустарник. Дальше пойдем так: я впереди, а вы за мной гуськом. Далеко не отрываться… Но в этих проклятых колдобинах дистанцию выдерживать не всегда удается. Поэтому через определенный промежуток нужно, чтобы все разом остановились. Тогда будет ясно — шум, треснувшая ветка не от нас, а от чужого. Как останавливаться одновременно? Можно в уме отсчитать секунды. Шестьдесят секунд прошло — стоп, молчи, не шевелись и знай: из своих никто не шевелится. Как отмерять секунды? У вас у всех есть светящиеся часы. На них смотреть — это получится комедия, мы все зароемся носом. Я предлагаю петь в уме «Молодую гвардию». Как песня кончается — остановка. Возражения есть?