Восемь
Шрифт:
Апрель, 1990
«Я не виновата в том, что люблю Вас», – сказано в одном из последних писем! Но Вы виноваты в том, что люблю Вас я, мой дорогой! Вы тысячу раз виноваты в том, что моя тоска достигла предела! Не было печали, но Вы мне ее устроили, научив меня любить и ввергнув в страшную тоску! Вам нет прощения! Если на том свете Вам придется дать ответ за каждую пролитую мной слезу, позовите, я уже буду там! Но если… если только я брошусь к Вашим ногам, не стесняйтесь
Июнь, 1990
Сегодня весь день думала о том, как не думать о тебе. И завтра весь день буду думать о том, как не думать о тебе! Теперь всю жизнь придется думать о том, как о тебе не думать…
Июнь, 1990
Правда ли, что я видела Вас в этом мире, мой дорогой? Буду ли я довольна моими слезами, любовью и смертью от мук творчества? Реальна ли моя жизнь? Могу ли я представить себе этот мир без Вас и без дождей? Разве я не обманываюсь, когда смотрю на ночь как на дом родной и дружу с ветрами, деревьями и птицами? Ведь этот мир слывет обманщиком. С детства не люблю это слово. Но если это так, зачем мы сюда пришли? Что нам здесь делать? Нам нелегко тут… Незнакомые люди, чужие места… И главное – всё впервые! Первыми, кого я увидела, открыв глаза, были моя мать, отец и еще две какие-то женщины, которых я с тех пор никогда не встречала. Поначалу больше всего меня изумляло, что глаза ослеплял яркий свет, тогда как сердце готово было разорваться от сгустившейся ночи. Я была напугана. Позже, привыкнув к своему положению, стала понемногу осваиваться. И ночь стала моим самым безопасным убежищем. Я привыкла радоваться ночной тьме и наслаждаться тем, что мне не нужно прятаться от людей. Постепенно мир вокруг меня обрел свои очертания, стали понятны и обитающие в нем люди. Моя склонность к ночному образу жизни раздражала большую часть жителей этой страны. Они упрекали меня в том, что я желаю видеть родину не в солнечном свете. Я и не спорила. К чему оправдания? В любом случае, я мало что запомнила об этом мире… В памяти остались Вы и мои стихи! Потому что, найдя Вас, я потеряла себя!
Август, 1990
Только тебя нет! Тогда почему ты не скроешься с моих глаз, не исчезнешь отовсюду? Из-за тебя мои глаза наполняются слезами, особенно во время молитвы! У тебя есть совесть? Нет, пожалуйста, оставляй меня в покое, хотя бы когда я молюсь. Не смотри, как я плачу! Я уже на пределе. Кто ты вообще такой? Почему ты мучаешь меня? Скажи, тебе приходилось видеть птицу, умершую в полете? Если нет, то обязательно увидишь, даже не сомневайся! Птица, сложившая крылья в полете, – это я! Птица, побежденная своей любовью и под бременем тоски упавшая на землю, – это я! Не бойся, ты ее, конечно же, не увидишь. Ни любви ее, ни тоски! И смерти ее тоже не увидишь. Твое имя, произнесенное ею в последний момент, как последнее слово исчезнувшего языка, непременно потрясет этот мир! В это мгновение деревья рухнут наземь, птицы, подобно плодам, осыплются с неба. И когда ее душа покинет этот мир, взгляд застынет, уставившись
Август, 1990
То октябрьское утро, научившееся у нас жизни, возвестило всему миру, что она продолжается! Две пары глаз, с мольбой глядящих в окно, были распахнуты, как врата мира, от Мекки до Судного дня. «Благодари Всевышнего, дай слово молиться до конца своих дней», – обратилась одна из них к другой. «Могу я молиться про себя?» – отозвалась другая. «Можешь, но поспеши, дабы кто-то чужой не произнес тех слов, что дано сказать нам…» Несмотря на свое счастье, они не забывали молиться… Ни на миг не забывая о Всевышнем, непрестанно, в слезах благодарили его за эти драгоценные дни.
Гляжу в окно на улицу. И что же вижу? Нежное дыхание утра поглаживает мои волосы, и я не могу удержаться от слез. В них больше благодарности, чем обид, и это подтвердит каждый еще не опавший осенний листок на дереве за моим окном. Вчера все было иначе. Мои глаза не желали ничего видеть; все, на что падал взгляд, отталкивало меня. Я не понимала, что со мной. Взгляд, отражающийся в зеркале, готов был сжечь весь мир. А сегодня… Впервые в жизни я спокойна так, как будто сама себе не принадлежу. Меня вчерашней и след простыл. Безмятежный взгляд, будто ожидающий кого-то… Не увидеть в этом руку Всевышнего было бы верхом неблагодарности! И самое удивительное: я полюбила весь мир. Небо, прежде казавшееся необъятным, поместилось в моих ладонях, впиталось в мои глаза. Я плакала небом. И не скрывала слез, даже когда внезапно скрипнула дверь. Знала: кто бы за ней ни стоял – он плакал. Потому что в то мгновение, когда утро захватило все мое существо, не могло быть иначе. Я была новым человеком, который родился не вчера, а сегодня, в эту минуту…
Октябрь, 1990
Кажется, эти двери еще ни перед кем не открывались! В тот день они впервые отворились и впустили любовь… распахнув объятья! Вокруг воцарилось безмолвие. Все взоры были прикованы к гордо вошедшей любви. Молчание бросилось к ее ногам. Тысячелетиями висевшая на стене картина, вдруг потеряв рассудок, как захмелевший человек, кинулась в ее объятия… В одно мгновение Земля совершила восемьсот семь оборотов. Свет успел вспыхнуть и погаснуть двадцать раз! Прячущееся за занавеской окно один глаз закрыло пальцами, но другим следило за происходящим с десятикратным вниманием. Два бестелесных сердца соединились, забыв о том, что им предстоит разлука. Вещи, уставшие их ждать, вновь вспомнили свое предназначение. И только ночь с цифрой 23 на плече взволнованно смотрела на них в окно. Но два сердца не видели ночи, не замечали ничего вокруг. Судя по их молчанию, они переживали дни, когда еще не были вместе. Странствовали по неизведанным мирам. И небо охраняло их своим безмолвным покровом. Протекавшее мимо время, поравнявшись с ними, на мгновение остановилось. А потом две тысячи девятнадцать раз обернулось вокруг Земли. И каждый раз, приближаясь к двум сердцам, исполненное сострадания, украдкой смахивало слезы. А годами неразлучные два сердца были живы всего два с половиной дня…
Конец ознакомительного фрагмента.