Восемнадцать лет. Записки арестанта сталинских тюрем и лагерей
Шрифт:
В стационаре я пролежал свыше двух недель с воспалением обоих глаз. Земцов и Калугин выходили меня, поставили на ноги.
На ДСЖе к моменту моего выздоровления особых перемен не произошло, если не считать хорошей мастерской художественного выжигания различного рода шкатулок, подвесных полочек, деревянных портсигаров.
Пуск дополнительной пилорамы позволил накопить большое количество пиломатериалов сверх потребностей в таковых для строительства большого клуба для вольнонаёмного состава.
В столярных мастерских велись большие работы
Наряду с этим стали принимать заказы от населения Абези и Инты на изготовление домашней мебели — кресел, шифоньеров, шкафов. Всю мебель делали по чертежам своей проектной группы — удобную, красивую, с использованием ценных пород древесины, в частности, лиственницы. Украшением этой мебели являлась искусная резьба и полировка.
Шифоньеры, изготавливаемые краснодеревщиками-эстонцами, привлекали внимание начальствующего состава и своей красотой, и дешевизной. Сроки заказов регулировались самим Петкевичем. Он лучше знал, кому нужно угодить в первую очередь, а кто может обождать и подольше.
Одним из наших заказчиков стал и оперуполномоченный Редькин. Ему также потребовался трёхстворчатый шифоньер с резными полированными дверками, но не для дома, а для своего кабинета. Так, по крайней мере, значилось в наряде управления Абезьским управлением лагерей. В этом же наряде указывалось, что наряд срочный, для служебных целей.
Вот на этом шифоньере наш Редькин и погорел. А «пожар» ему устроил Петкевич.
Жена Петкевича была вызвана на квартиру Редькина, чтобы сделать какой-то укол заболевшей его няне. Тут она и увидела тот самый шифоньер. Придя домой, стала восхищаться его красотой и добротностью, а также стала наседать на мужа с просьбой сделать такой же для их квартиры.
Петкевич хитро улыбнулся и пообещал.
Наряд на изготовление шифоньера для нужд управления с распиской Редькина в получении последнего он отправил курьером лично заместителю начальника управления Абезьским отделением лагерей капитану Шапиро.
Редькина срочно вызвали в Инту. Там с него сняли погоны и отдали под суд. Оперуполномоченным ему больше не быть никогда!
Новиков, Саввин и мы, заключённые, наконец-то избавились от этого мерзкого и подлого человека. Все облегчённо вздохнули. Одним подлецом стало меньше. Но надолго ли? И каков будет новый? Поживём — увидим!
Не нужно только забывать, что эти места в лагерях, как правило, занимаются людьми-паразитами, которые, разлагаясь сами, заражают опасными, болезнетворными микробами всё здоровое и чистое вокруг себя. К любой полезной работе они относятся с барским презрением. Они считают себя недосягаемыми, непогрешимыми, а всех вокруг — или врагами, уже пойманными с поличным (это заключённые), или врагами потенциальными (к которым относят всех, кто ещё не сидит, в том числе и своих коллег).
Такие как они, в любую минуту могут выдать, предать и продать товарища, друга,
НОМЕРА
Физические страдания, выпавшие на долю миллионов, не поддаются описанию. Тяжёлая, подчас просто непосильная работа в шахтах, в сырости и холоде, ежедневная двенадцатичасовая работа на сорокаградусном морозе, в пургу и под дождём, в грязи, постоянное недоедание и чувство голода, испытываемое годами, сломали многим и многим волю, сопротивляемость, желание бороться и цепляться за жизнь.
Но далеко не только это было причиной безвременного ухода тысяч и тысяч людей.
Тупость, недобросовестность, подлость, несправедливость, наглость, полнейший произвол тюремщиков, больших и малых следователей, судей, надзирателей, конвоиров, комендантов, оперуполномоченных, нарядчиков — это было куда большим средством и причиной подавления не только воли, но и извечного инстинкта всего живого в природе — сохранения жизни.
Физический пресс и пресс моральный, а в результате — полная растерянность, непонимание, во имя чего всё это творится, почему, кому и зачем понадобилось это чудовищное истребление лучшей части нашего народа, партии — вот что являлось истинной причиной того, что «не многие вернулись с поля»!
Несправедливые приговоры судов, надолго запятнавшие наше «правосудие», произвол, ежедневные обыски, поверки, конвой, собаки, грубость и провокации, создание «лагерных» дел, лишение права переписки, свиданий и посылок, тайные суды, приговоры «троек», «Особых Совещаний» (название-то какое! — мирное, деловое!), репрессии семей и просто родственников, клички «враг народа», «фашист», карцеры, БУРы, избиения и пытки следователей — этим далеко не исчерпывается перечень «узаконенных беззаконий», которые длились без малого двадцать лет.
Всё это мерзко не только потому, что отравляло жизнь заключённым, это мерзко и потому, что воспитывало многотысячные кадры негодных для социалистического общества людей.
Это мерзко и потому, что создавались «безголосые фигуры на шахматной доске так называемой большой политики», создавались люди «угодливо поддакивающие, молчаливые, боящиеся даже думать».
Но и этого оказалось недостаточно.
— Сегодня развода не будет, всем побригадно явиться в помещение культурно-воспитательной части, — объявил нарядчик задолго до развода.
Наша бригада оказалась первой.
В помещении КВЧ нас встречают начальник режима, оперуполномоченный, комендант лагеря. Тут же — два надзирателя.
На длинном столе списки, а рядом с ними стопками сложены полоски белой материи размером каждая сто на триста миллиметров (наверное, порезали актированные простыни, а может быть, для такого «важного мероприятия» пущены и новые, прямо из каптёрки).
Вызывают к столу пофамильно и вручают каждому полоску, на которой отштампован чёрной краской номер: Е-439, Д-541, Н-314 и так далее.