Восемнадцать лет. Записки арестанта сталинских тюрем и лагерей
Шрифт:
ИНТА — Р.М.З
Заходит в барак нарядчик Шишков и с присущей ему улыбкой предлагает сейчас же зайти к начальнику ППЧ.
— Что за спешка, Саша?
…Шишкова все называли Сашей. Лётчик в прошлом. Бомбил в своё время фашистов, горел в самолёте, в 1943-м году попал в плен, осуждён на десять лет по 58-й статье как изменник. В лагере долго работал бригадиром, а сейчас — старший нарядчик.
Нарядчик — человек, — так отзывались о нём «блатные», нарядчик — человек, — так назвали
На нём бушлат, а не «москвичка», ватные штаны, кирзовые сапоги — вот его одежда. Правда, всё первого срока, чистенькое, не мятое. Но не в одежде, собственно говоря, дело. Полное отсутствие заносчивости и высокомерия. Всегда спокойный, с неизбежной улыбкой, деловым тоном — говорит ли он с начальством, со своим ли братом-«фашистом» или «другом народа»-«блатным».
Убедительность приводимых доводов о необходимости сделать именно так, а не иначе, отсутствие напыщенных, длинных монологов, исключительная честность и неподкупность, нетерпимость к «шестёркам», снискали к нему уважение и начальства, и заключённых. Не совсем был доволен этим оперуполномоченный, но начальник лагпункта Новиков и его заместитель Савввин в обиду Шишкова не давали. Они тоже фронтовики и хорошо знали, что такое война, фронт и плен.
Просто удивляло, как мог пронести и сохранить человек через все невзгоды, грязь, ложь, произвол такие высокие человеческие качества.
— А там узнаешь, — отвечал он мне, — поторопись, думаю, не пожалеешь!
За столом рядом с начальником ППЧ сидит щуплый, небольшого роста человек в штатском костюме. Снятое пальто перекинуто через спинку стула. Чёрные волосы двумя прядями спадают на высокий лоб, карие глаза останавливаются на каждом из нас, как бы изучая или что-то спрашивая. В них тоска, усталость, желание прикрыть веки, чтобы избавиться от неприглядной картины толпящихся людей в бушлатах с большими чёрными номерами на спинах.
Начальник ППЧ подаёт ему мою учётную карточку. Мельком взглянув на неё, как бы чего-то стыдясь, мягким голосом пригласил сесть, а потом неожиданно для меня, а ещё больше — для начальника ППЧ, спросил:
— Ваша специальность, товарищ Сагайдак?
Такое обращение меня смутило, а начальника ППЧ явно шокировало. И он, поморщившись и передёрнув плечами, постарался опередить меня ответом:
— Заключённый Сагайдак является инженером-механиком.
Заметил ли приезжий исправление его «ошибки» начальником ППЧ или нет, сказать трудно, так как на вмешательство в разговор начальника он никак не отреагировал. Мы же все заметили это хорошо.
А нарядчик Шишков, стоявший за спиной приезжего, подмигнул мне и, лукаво улыбнувшись, добавил:
— Он и сейчас работает у нас механиком и нормировщиком. Дельный мужик, ничего не скажешь, правая рука Петекевича.
Тем же спокойным голосом без особых интонаций, но участливо и подробно, он начал расспрашивать, откуда я, где учился, когда закончил МВТУ, где после этого работал и на каких должностях. Всё время что-то отмечал в записной книжке. Особо подробно попросил рассказать о работе технологом на заводе «Красный Октябрь»
Не спросил о сроках и статье, скорее всего потому, что в левом углу карточки было выведено: «58–10, срок 10 лет», а может, просто мало этим интересовался.
Последним его вопросом было: не хотел ли я работать на Интинском ремонтно-механическом заводе.
Вопрос поставил меня в тупик своим демократизмом и некоторой, как мне показалось, наивностью. Ведь не мог же он не знать, что права выбора нам не дано, а желание есть функция многих факторов, отнюдь не зависящих от заключённого, от его вожделений и его призвания. Однако медлить с ответом нельзя. Нужно что-то сказать. И я сказал:
— Если это возможно сделать, я буду очень доволен и признателен. Ведь я механик не только по образованию, но и по призванию.
Человек тихо произнёс:
— Постараемся что-нибудь сделать.
Начальник ППЧ иронически улыбнулся, кивнул мне головой, показав, что аудиенция окончена и я свободен. Тут же пригласил к столу инженера-строителя-мостовика Зелёного.
Через несколько минут мы с Зелёным ушли в барак, а человек уехал в Инту.
На вопрос к начальнику ППЧ, кто же это был и можно ли рассчитывать на поездку в Инту, мы получили «исчерпывающий» ответ:
— Вам это знать не положено.
Прошёл месяц, прошёл и другой. Мы иногда вспоминали о человеке, но рассчитывать на Инту перестали.
И вдруг, как всегда в лагере, меня вызывает к себе Петкевич и говорит:
— Ну, одноглазый пират, отработались. На днях уезжаешь в Инту по спецнаряду! — и с явной обидой в голосе закончил: — Почему не сказал мне, что собираешься от нас бежать?
Стало крайне неловко, ведь сколько раз он спасал меня от этапов, от земляных работ, от наскоков Редькина и его дружка — начальника ППЧ.
Заметив моё смущение, Петкевич улыбнулся:
— Ничего, не переживай! Знаю, что рыба всегда ищет, где глубже, а человек, где лучше!
Достал из кармана пузырёк.
— Принеси кружку воды.
Выплеснул половину воды в цветочный горшок, вылил содержимое пузырька в кружку, отпил половину и со словами «пей скорее, пока никого нет», — протянул её мне. Вынул из ящика стола кусок колбасы, сунул мне в руку и закончил:
— Выпей на прощание, может быть, больше не встретимся, а поработали мы с тобой славно, долго буду помнить одноглазого пирата, не забывай и ты меня!
Слова его оказались пророческими — больше мы с ним действительно не увиделись.
На третий день меня, Дрынкина, Зелёного и Маринкина отправили в Инту.
В общем вагоне поезда мы познакомились. На лагпункте я знал только Зелёного. Дрын кин и Маринкин были тоже из Абези, но с другого лагпункта.
Дрынкин — донской казак. Высокий, стройный пятидесятилетний мужчина с пышными седыми усами и глубокими как небо глазами. Говорит тихо, мягким, глуховатым голосом с украинским произношением. На воле работал в Донбассе слесарем на шахте. Получил пятнадцать лет как «вредитель», готовивший «затопление шахты».