Восемнадцать лет. Записки арестанта сталинских тюрем и лагерей
Шрифт:
Возвращались с работы вместе с вечерней сменой уже в первом часу ночи. Через коридор почему-то не пустили. Приказали всем построиться у вахты и повели в зону под усиленным конвоем и с собаками. Подвели к зоне, но внутрь почему-то не пускают. Отвели в сторону метров на сто от вахты и посадили на мокрую землю. Сразу же мелькнула мысль, что проволочный коридор не удержал кого-то от побега и, может быть, сейчас осматривают его и ведут ремонт нарушенной проволоки. С вышек прожектора ощупывают «тульский забор», а в зоне слышны крики, звон разбитых стёкол, выстрелы.
Просидели
Только в бараке мы узнали, что в лагере произошла большая драка между бандеровцами и литовцами. Окна осаждённых в бараке литовцев оказались выбитыми, печи сушилок разломаны. Осаждённые оборонялись кирпичами, досками и брусьями разобранных нар от ворвавшихся бандеровцев. В ход были пущены ножи-финки. Несколько человек с обеих сторон были убиты или ранены.
Это происшествие было, пожалуй, последним кульминационным актом «чёрной реакции», которая изо дня в день прогрессировала, начиная с 1951-го года.
Всех, принимавших участие в «побоище», разбросали по различным лагерным пунктам, завели, как водится, дело о нарушении лагерного режима. Но всё, в конечном счёте, к большому нашему удивлению, обошлось без процесса и без дополнительных сроков для участников.
Совершилось бы это годом раньше — очень многим инкриминировали бы лагерный бандитизм, со всеми вытекающими отсюда последствиями, вплоть до расстрела зачинщиков.
Ни у кого из нас не было сомнений, что основными инициаторами и вдохновителями этого были прежде всего работники «хитрого домика», так как льготы заключённым после смерти Сталина и намечающиеся мероприятия по соблюдению законов были не по душе любителям произвола и беззаконности. Спровоцировать бунт против лагерной администрации было трудно, да, пожалуй, просто невозможно, а вот разжечь национальные страсти было куда легче.
Во все времена истории нашей земли погромы, разжигание национальных страстей — было основным мероприятием правящей клики для отвлечения масс от борьбы с беззаконием.
Оперативники и режимники решили воспользоваться испытанными веками средствами, чтобы приостановить смягчение режима содержания заключённых, возвратить старое, а самое главное, доказать, что соблюдение законности преждевременно: вот, мол, к чему ведёт мягкотелость в отношении «врагов народа».
Вот потому и не было суда, поэтому и замяли дело: нужно было срочно замести следы. Создание процесса было чревато раскрытием истинных вдохновителей и организаторов произошедшего.
А новые веяния, пробивая сопротивление и противодействие, неуклонно прокладывали себе путь.
Только что, на днях, в воскресенье, перед столовой был созван митинг всех заключённых (за семнадцать лет моего пребывания в лагерях — второй раз. Первый был в 1945-м году, в день Победы в Улан-Удинской промышленной колонии).
На сколоченной ещё с ночи трибуне — всё начальство лагерного пункта: сам начальник лагеря, все начальники многочисленных отделов и служб, начальник режима — гроза заключённых. Его ненавидели заключённые, его
— Лагерь — не карательный орган, — начал он, — а исправительное учреждение. Каждый из вас честным трудом может завоевать себе право на жизнь в рядах честных людей нашей страны, может получить прощение нашей Родины. Правительство каждодневно проявляет о вас заботу. Вы уже получаете заработную плату, теперь вводя гея зачёты на уменьшение срока за перевыполнение норм выработки вне зависимости от статьи и размера преступления перед Родиной. Сейчас, буквально только что, получено указание СНЯТЬ НОМЕРА. Эту меру можно рассматривать как…
Многоголосое «ура!» прервало дальнейшую речь «оратора». Радуясь и не веря самим себе, люди срывают номера руками, зубами у себя и друг у друга. Земля расцветилась белыми пятнами разбросанных прямоугольников с чёрными цифрами.
Среди них и мой номер — Ш-469. Люди, так и недослушав начальника режима, расходятся возбуждённые, радостные.
А на лицах тех, кто на трибуне — вымученные улыбки. Неужели дошло до сознания, как низко они пали и как мерзостно выглядит то, что они делали вчера и позавчера? Вряд ли!
Каждый день приносил что-нибудь новое. Срочно радиофицировали все бараки. Сегодня приглашают на доклад о развитии Интинского комбината, а завтра — на доклад о международном положении на открытом партийном собрании. Послезавтра вывешиваются на красных полотнищах политические лозунги. А ещё через день разрешают подписку на советскую периодическую печать, разрешают получение книг из дома без всяких норм и ограничений. Допустили переписку с другими лагерями, правда, в счёт двенадцати писем в год, — но разрешили!
Инженерно-техническим работникам установили твёрдые оклады по занимаемой должности. В частности, нам, технологам, установили оклад в тысячу триста рублей в месяц. Из них вычиталась тысяча рублей на содержание каждого из нас в лагере (питание, жильё, оплата надзирательского надзора и конвоя), остальные триста рублей шли на наш депонент. Из этих денег мы могли получать на руки пятьдесят рублей.
Открыли платное кино с ежедневными сеансами, библиотеку и читальный зал.
Разрешили свидания с родными, даже оборудовали барак для этой цели невдалеке от проходной вахты. Разрешили носить волосы, греться на солнце в трусах, принимать кварцевое облучение в медицинских пунктах шахт. До этого кварцевое облучение разрешалось только вольнонаёмным.
Провели очередную подписку на заём с агитацией за таковую и подчёркиванием, что вы, мол, такие же граждане, как и все, что вы тоже должны внести свой вклад в общенародное дело. Совсем забыты категорические отказы на заявления о посылке на фронт с мотивировкой, что «в помощи врагов народа страна не нуждается».
И всё это форсированными темпами, не переводя дух, буквально в течение одного полугодия. Кто же мешал это сделать раньше, кто стоял на этом пути? Почему смерть Сталина внесла такие коррективы в нашу жизнь? О чём же думали раньше маленковы, молотовы, Кагановичи, берии, аббакумовы, вышинские? Что же, с неба они свалились, только сегодня родились?