Восемнадцать лет. Записки арестанта сталинских тюрем и лагерей
Шрифт:
Три дня пролежал, а на четвёртый вышел на работу и весь день просидел у костра. Костёр спереди греет, а сзади всё мёрзнет. Хорошо знаю, что сидеть у костра без движения в течение десяти часов — это верный путь в больницу, а то и хуже — можно сыграть и в «деревянный ящик» с фанерной биркой на левой ноге. А отойти от костра не могу — нет сил. Даже повороты, чтобы обогреть замерзающие части тела, делаю со страшными болями в груди.
В зону опять привели под руки, и опять иду в санчасть. Вторично получил освобождение на три дня. К концу третьего дня
Врач, как мне показалось, чем-то доволен. Пишет направление в дизентерийный барак.
— Там отлежитесь, вам повезло!
Ничего себе, думаю, повезло, и поворачивается же у человека язык.
Иду в этот барак, подаю записку.
— Обождите здесь, всего одну минутку!
Санитар выносит судно, приглашает зайти в холодный тамбур барака и оправиться.
Сижу на судне пять, десять, пятнадцать минут, а позывов нет и нет. Входит санитар.
— Ну как, сделал?
— Ничего не получается!
— Ну, иди в свой барак, так не симулируют! Тоже мне, дизентерийник!
Как нужно симулировать, он не объяснил, а его намёка я не понял; он же развернулся и ушёл.
Опять в санчасть, но приём уже закончен. Нахожу врача в бараке медработников (в лагере говорят: «барак медобслуги»). Рассказываю всё, как было. Хохочут долго и дружно.
— Так, говорит, плохо симулируете, так и сказал? Вот это Иван! Придётся расспросить поподробнее! Присядьте, я оденусь и пойдём с вами в другое место, попытаемся что-нибудь сделать!
Приходим в стационар, но не в дизентерийный. Врач с кем-то поговорил. И я остался. Положили меня рядом с таким же, как и я, но у него гнойный плеврит. Он весь горит, дышит тяжело, что-то внутри у него хрипит и булькает.
Я уснул, а под утро соседа от меня взяли. Ему места в стационаре больше не нужно, он «отдал концы», оставшись должником судьям и правосудию в целом. За ним осталось восемь лет срока. Явно не дотянул.
Здесь я пролежал десять дней, температуры по-прежнему нет, но боли утихли. Выписали в барак для выздоравливающих. В этом полутёмном баране пролежал на верхних нарах ещё двенадцать дней. Помогал разносить миски, мыл посуду, подметал барак. Этим снискал уважение санитаров и дневальных. Их протекция и ловкость, с которой они измеряли температуру, давали основание врачам держать меня не три-пять дней, как всех, а целых двенадцать: ничего не поделаешь, всё время повышена температура, и к тому же скачет.
Заметил ли врач махинации санитаров или я действительно стал выглядеть лучше, но так или иначе, меня выписали. Пришёл в свой барак — кругом чужие люди. Обращаюсь к дневальному. Оказывается, наша бригада отправлена на лагпункт, обслуживающий рудник Морозова ещё прошлой ночью. А мои вещи сданы в каптёрку. Постарался Струнин, который замещал меня во время болезни.
С помощью нарядчика получил из каптёрки свёрток с моими вещами. Всё оказалось на месте, кроме одного полотенца. Среди вещей — письма жены, фотографии дочурок.
— В какую бригаду идти? — спрашиваю нарядчика.
— Иди
Стало до очевидности понятно, почему сегодня идти в барак и завтра зайти к нему только после развода. В счёт «калыма» он меня авансировал двумя днями «кантовки».
Возвратился в барак, вытащил из вещей наволочку, остальное оставил дневальному и отправился в посылочную. Нарядчик не соврал. Да, мне есть посылка, и не одна, а сразу две. Ох, как же это кстати!
Для получения посылок нужна справка нарядчика, что я действительно есть я. А справка действительно необходима. Ведь у заключённого никакого документа нет!
Справку нарядчик выдал, она у него уже была заготовлена заранее, а выдавая сказал:
— Иди, получай, да не забудь завтра после развода прямо ко мне в кабину!
В посылках сало, масло, лук, чеснок, табак, папиросы, сухофрукты, две пли тки шоколада, сахар, домашнее печенье, нитки, иголки, пара тёплого белья и самое ценное — брезентовый плащ с капюшоном, тёплые носки, шерстяной шарф.
Одна посылка была от жены, другую прислала сестра. Получил свои посылки последним, а потому на улице никого не встретил, дело было уже после отбоя. Не было ни тех, кто отбирает, ни тех, кто отнимает. Опять повезло!
Пришёл в барак. И тут только заметил, что барак переделан. Вместо сплошных нар — вагонка, барак чисто выбелен. Несмотря на кусочек сала и горсть печенья дневальному, места на нарах всё же не оказалось.
— Ложись вот здесь, между нар, на полу. Тут рядом печка, не так будет холодно!
В бараке живут бригады рабочих и ИТР Малой обогатительной фабрики. Много нар пустых, нет хозяев, но на всех нарах матрацы, покрытые одеялами, во многих изголовьях фотокарточки, картинки из журналов. Окна завешаны белыми занавесками. У входа — тряпка. На печке — большой чайник, сковородка. За столом несколько человек играют в домино и шахматы, кто-то пишет, ещё один читает какой-то журнал. В бараке, по крайней мере у стола, светло. Часть людей уже спит.
Вытащил масло, попросил у дневального кружку кипятку. Из кармана достал кусок хлеба (стационарного), поужинал, покурил. Приятная истома разлилась по телу. Захотелось спать. Расстелил матрацный мешок, на него бушлат, в голову — наволочку с посылками. Телогрейкой прикрыл ноги. Уснул.
Сон был очень не долгим. Проснулся от ледяного холода. Это пришла бригада с вечерней смены и через открытую дверь струи холодного воздуха доползли до меня.
На нижних нарах справа и слева от меня два товарища собираются пить чай, достают из-под изголовья хлеб и сахар. Предлагаю им печенье, сало, масло. Отказываются, но не настолько категорически, чтобы можно было им поверить, что они не хотят.
Костя, так звали одного из них, находит свободную кружку и наливает мне. За чаем знакомимся. Оба инженеры. Один москвич, другой — томич. Сейчас оба работают на фабрике. Один механиком, другой — конструктором.