Вошь на гребешке
Шрифт:
– Миленочка, на тебе лица нет, - привычно запричитала среброточивая, включая свет над крыльцом и спускаясь вниз.
– Боже мой, скорее иди в дом, все идите. Ужин пятый раз грею... Ты не молчи, ты хоть поругайся. Выскажись, станет легче. Миленочка... Миленочка, знаешь, все же ты ангел. Как злодейку выставила! Мне вовек не накопить такого характера и на один важный разговор.
Милена повела плечами, поправила волосы. Грустно и длинно поглядела на Маришку, смолкшую под этим взглядом.
– Я хорошо впитала ваш язык. Можно, пожалуй, и так сказать о вальзе востока. Но есть одно уточнение, которое меня сильно пугает. Полностью то, как ты назвала
– В ванну, немедленно и сразу - марш в ванну, - строго приказала Маришка, сморгнув сокрушительную новость, как ничтожную соринку.
– Сейчас согрею вина. И прекрати себя жалеть, для этого есть я.
Глава 23. Черна. Чисто английская надежность
Испания, побережье, по-прежнему осень 1940 года
След хорма, покинувшего бой на горе дракона, оборвался в сотне километров от побережья, что было не так и плохо: тварь опознала слежку поздновато и довела до постоянной складки. В первое мгновение Черна едва решилась поверить ощущениям. Складка была плотной, стабильной. Держалась она в специфической природе плоскости без дополнительных затрат силы - то есть мир изгибал некто опытный, наделенный немалым даром. Срок присутствия складки Черна оценила в три, а то и четыре года. Все это время тропой пользовались, поддерживали её и даже расширяли. Прежде, чем шагнуть на короткий путь невесть куда, пришлось вернуться в монастырь, уничтожить камень, называемый Граалем, и изготовить кое-что из оружия. Настоятель, пусть он старательно игнорировал при встрече загадочную гостью, помог всеми силами: посетил побережье и переговорил с полезными людьми. От его имени брат Андреу пообещал, что на побережье путницу встретят, и это будет толковый человек. Тогда воительница хмыкнула, сомневаясь в сходстве своей оценки и мнения монаха. И, вот чудо, Йен превзошел ожидания. Хотя в первый миг он и показался никчемнейшим из людей.
Назначил встречу в петле горного серпантина над морем, стоял эдаким героем у белого с серебром автомобиля и поправлял цветок в петлице. Портфель рейхсфюрера принял без интереса и попробовал расплатиться деньгами. Захотелось отвернуться и уйти.
– Если настоятель прав, вы не обладаете никаким гражданством или же подданством, то есть не можете быть союзницей короны, - уже в спину уточнил Йен.
– Хотеть точно не хочу.
– Однако же вы обладаете предложением о союзе со стороны нашего врага. Испытывая некую ревность, я готов пожертвовать собою во благо короны и тоже сделать вам... предложение.
– Йен помолчал и огорченно вздохнул, пряча улыбку.
– Многие ли женщины примут равнодушно такие слова от такого джентльмена? Увы, ваш мир несовершенен... и это определенно не мой мир.
– Истратишь день, чтобы увидеть складку в действии? Описать такое на словах сложно.
– Звучит чертовски двусмысленно, - повел бровью владелец белого автомобиля и вежливо распахнул дверцу.
Он слушал рассказ и вел машину довольно ровно, хотя не уделял дороге полного внимания, впитывая каждое слово и пробуя оценить его со всех возможных ракурсов - будто отделял ценные камни от пустой породы. Собственно, так и было. Сразу на место не поехал, посетил полузаброшенный дом, переоделся и отдал распоряжение относительно машины и портфеля.
Добравшись до складки, англичанин долго рассматривал горы и делал фотографии.
– У нас фамильная особенность, - прикрыв веки, отметил Йен.
– Вот видишь: глаза посажены близко. Мы из-за такой печальной природной ошибки дурно видим перспективу... Весьма дурно.
– Могу провести на ту сторону. Но я не знаю, кто там и где... там.
– На карте "там" имеется Британия?
– Складка в пределах мира. Я бы оценила её, как локальную. День пути, два, три. Не более.
– Женщинам порой удается похитить у меня время, и весьма ценное, - улыбнулся Йен.
– Но покуда ни одна не предлагала его вернуть. Три дня. Чертовски мило с твоей стороны. Я готов, пусть это и неразумно.
Умные люди всегда завораживали Черну, если они не любовались собою и не возводили собственные догмы и воззрения в абсолют, оставаясь открытыми новому - то есть достаточно смелыми и по-своему стоящими на стене... Йен прошел по тропе, сохраняя на длинном породистом лице выражение светской скуки.
– Пробрало, - веско приговорила Черна, изучая город, возникший из тумана за складкой.
– Париж впечатляет, - тоном заправского проводника сообщил Йен, удалив с лица следы изумления.
– Если я верно ориентируюсь, примерно там плясала цыганка Эсмеральда, а горбун наблюдал. Всегда найдется глазастый горбун, не так ли?
– И что не так?
Йен отвернулся от Парижа и демонстративно изучил спутницу с головы до ног, уделив особое внимание деревянному копьецу.
– Ты почти создала интересный выбор для герра Гиммлера: между Вагнером и фюрером, - отметил Йен.
– Валькирия, чей лик запечатлен в душе его...
– Где?
– Душу он, конечно, удалил оперативным путем, на свободное место встроил фотокамеру немецкого производства, - серьезно сообщил Йен.
– И почем у вас души?
– Дешевле некоторых камер. Но я не приценялся, я на секретной службе его величества. Полное обеспечение новейшим оборудованием. Полное. Копья, и те со встроенным флюгером.
– Йен поднял руку и повел ладонью, изображая флюгер. Указал на север и как-то сразу стал серьезен.
– Невозможно поверить в твой рассказ, но я обладаю живым воображением, которое позволит мне хотя бы написать достоверно лживый отчет для канцелярии. Чем я и займусь в ближайшее время. Куда ведет отсюда след, взятый тобою, о, дева с нюхом призового спаниеля и носом породистого тевтонца?
– Градусов тридцать правее, - глядя на ладонь-флюгер, предположила Черна.
– Карта есть?
Вечером того дня нашлись и карта, и сытный ужин и кропотливая работа с лицом. Всякий житель Нитля в общем-то способен себя менять довольно быстро.
– Больше лошади, - советовал Йен, морщась и опасливо вслушиваясь в скрип костей и хрящей. Затем он нагло пялился на грудь и одобрительно требовал: - Больше коровы.
На поезд через три дня села женщина, которую вряд ли могли бы запросто опознать по фотографии, сделанной в Испании. Йен бодрился и язвил, но так мелко и пусто, что настоящее настроение делалось очевидным: он был в растерянности и полагал происходящее неисправимой ошибкой.