Восход Левиафана

Фролов Алексей

– Тринадцать с половиной, - кивнул Салава.
– Это температура ядра.

– Ты астроном что ль?
– решил пошутить Карн.

– Вроде того, - Салава шутку толи не понял, толи просто не воспринял.
– Но не будем уходить от темы. Представим существо, привыкшее жить в условиях... ну, скажем, в условиях сверхновой звезды. В ядре сверхновой. Гипотетически.

– Гипотетически, - кивнул Карн и принял от Салавы наполненный шот. Они выпили и продолжили беседу.

– Ядро сверхновой - миллиардов пятьдесят, - проговорил

Салава, запихивая в рот бутерброд с колбасой.

– Скажем проще - дохера, - кивнул Карн. Ему было очень интересно, к чему клонит собеседник.

– Я к тому, что для существа, привычного к температурам сверхновой, наше солнце будет вовсе не горячим, - резюмировал Салава.
– Оно для него будет ой каким холодным. И где тут истина?

– Но таких существ нет, - ответил Карн, чуть помедлив.
– То есть, может, и есть, кто знает, но пока мы о них не знаем.

– А если узнаем, что это изменит?
– не унимался Салава.
– Температура солнца останется прежней. Для тебя оно все равно будет горячим, а для него - холодным. И кто будет прав, у кого будет истина?

– У обоих, - сдался Карн.

– Выходит, истина - субъективна?
– Салава расплылся в победной улыбке.

– Выходит, я привел хреновый пример, - поспешил оправдаться Карн.
– То, что солнце горячее - не истина, это все же субъективное суждение. Истина - это его реальная температура.

– Но по Кельвину и Цельсию у солнца разные температуры, - парировал Салава.

– Но между ними можно провести соответствие, - нашелся Карн.
– Кроме того, реальная температура солнца не зависит от системы измерения.

 - То есть истина не оценочна?
– вновь спросил Салава.
– Выходит, она существует вне нашего восприятия?

– Примерно так, - задумчиво протянул Карн.
– С другой стороны, истина - это ведь сугубо человеческая категория. Полагаю, дерево не в курсе насчет температуры солнца, хотя благодаря его теплу оно существует.

– Не теплу, а энергии, - поправил Салава.
– Для дерева любые понятия не имеют значения. Назови солнечный свет холодным или нейтральным, фотосинтез от этого не перестанет протекать в листьях.

– Я об этом и говорю, - кивнул Карн.
– Выходит, что истины не существует? Как некоей надмировой идеи?

– Как же не существует!
– хохотнул Салава, наливая по новой.
– А Маат?!

Они посмеялись и выпили.

– Мудрец ищет истину, а дурак уже нашел ее, так?
– задумчиво уронил Карн, ни к кому, в сущности, не обращаясь. Он смотрел в окно, где серый пейзаж, подернутый сумеречной дымкой, намекал на то, что осень уже готова смениться зимой. Водянистые поля с пожухлой травой, одинокие деревья, на которых больше не осталось листьев, лишь черные уродливые скривы ветвей.

Он точно так же совсем недавно ехал на поезде, ну, пусть не поезде, а на электричке. Он видел почти такой же мир, но не закатный, а рассветный. Рядом с ним

сидели его новые друзья, Древние Боги, и они вместе отправлялись спасать мир. Вот только чей это мир? Для кого нужно его спасать? Ведь Салава прав - Маат мертва.

– Это гораздо проще сказать, чем понять, - Салава тоже посмотрел в окно, устало вздохнул и вернул слегка помутившийся взгляд к столу с нехитрой снедью. Еще один-два шота и бутылка опустеет.

– Мне бы хотелось ответить тебе, что у каждого своя истина, - внезапно сказал Карн, плетясь в сумерках невеселых мыслей.
– Но мне эта формулировка решительно не нравится.

– И правильно, что не нравится!
– в глазах Салавы на миг полыхнул адский огонек.
– Когда у каждого своя истина, это называется толерантность. Это пидарасы, сосущиеся на площадях. Это жиды, которые приехали на нашу землю и имеют нас по чем зря.

– Ба!
– хохотнул Карн.
– Да вы, батенька, националист?

– А вы, батенька, - нет?
– искренне потупился Салава.
– Каждый русский - националист. А если он говорит, что не националист - значит и не русский он вовсе! Если яро открещивается от национализма, значит перед вами жид. Либо опять же - пидарас.

– Ну...
– протянул Карн в нерешительности.
– Есть еще третий вариант.

– Ну да, есть, - легко согласился Салва.
– Перед нами может быть поп.

– Вот в чем проблема матушки России!
– Карн воздел перст к потолку купе. Он уже был неплох. Еще не хорош, но уже неплох. Мысли текли спонтанно и легко, порой заворачивая в самые удивительные заводи.
– Не дураки и дороги...

– ... а попы, жиды и пидарасы!
– закончил за него Салава. Они вновь выпили. Бутылка опустела. Как обычно, это произошло в самый непредсказуемый момент. Неожиданно тишину коридора за пределами купе нарушила спасительная тирада.

– Вечернее леченье! Пиво, водка и печенье!
– пронеслось по коридору. Ну конечно! По вагонам всегда шастают эти славные ребята, готовые продать тебе все, что может понадобиться в пути. И конечно - втрое дороже, чем в магазине.

Карн хотел подскочить, чтобы выйти из купе и приобрести чего-нибудь эдакого, но неожиданно обнаружил, что Салава за неуловимую долю секунду не только встал со своей полки, но уже открыл дверь и улыбался во все тридцать два спешившей к нему тетеньке с двумя огромными баулами.

– Вискарика не будет, госпожа?
– поинтересовался Салава.

– Не, красавчик, вискарика не будет, - развела руками тетка.
– Но есть ром. И кока-кола.

– О так вот, - хмыкнул Салава. Точь-в-точь, как Невский на своих чудо-тренингах.
– А что за ром?

– Ром отменный!
– тетка тут же ухватилась за предложение и выпалила название напитка. Разумеется, такого названия Карн никогда не слышал. Салава тоже. Могло статься, что такого рома не существует в природе. Но был ли у них выбор?