Восхождение. Современники о великом русском писателе Владимире Алексеевиче Солоухине
Шрифт:
– Ты думаешь Бог-то где? Только на небе? А он, оказывается, везде, – внушала мне моя мать Степанида Ивановна. – Он прикинется нищим, Мишкой Зельниковским, попросит у тебя милостыню, ты дашь ему кусочек хлебца. Ты будешь думать, что Мишке Зельниковскому хлебца дал, а, оказывается, это был сам Иисус Христос. На Страшном суде он тебя сразу узнает, улыбнется тебе. «Этого мальчика, – скажет он, – я знаю. Когда я голоден был, он мне хлебца кусочек дал…» А то он прикинется беспомощной старушкой, которую озорные мальчишки обижают, насмехаются над ней. Ну, а ты за нее заступишься. Ты будешь думать, что за старушку заступился, а это был сам Иисус Христос. Голодного накормить, жаждущего напоить,
– А я не буду плохих дел делать…
– Не зарекайся. Жизнь длинная. И Лукавый соблазнитель всегда ведь рядом с тобой, постоянно будет тебе на ухо дурные советы нашептывать.
Так оно и вышло в жизни писателя. Было много радостного, светлого, но и такое, такое было, как написал поэт, что «не хочется вспоминать».
Образ матери – один из поэтичнейших у писателя. Это чувствуется между строк. Сыновняя нежность и благодарность. И горькое сожаление, что в некоторые моменты своей жизни он мало взглядывал в материнский компас – Веру…
«Никаких сомнений в достоверности всего происходившего на библейской земле в библейские времена и всего происходившего с Иисусом Христом у меня не было, не только сомнений, но и тени сомнений».
Резать овцу, поросенка… Как же без этого крестьянскому мальчику? И эту работу приходилось выполнять ему.
А мне запомнилось, как мой отец – фронтовик, снайпер, вернувшись с войны, не мог зарубить курицу или петуха. Мама тоже не умела. Но решилась: ради детей – пять человек надо кормить. Отрубила петуху голову, он вырвался, взлетел на крышу (дело было за сараем) и, крутя шеей, поливал кровью доски, траву, нас, стоящих в остолбенении, а потом с криком разбежавшихся кто куда. Мне было лет девять, а перед глазами до сих пор стоит эта сцена. Но она не сделала нас, детей, жестокими…
В реальной памяти мальчика-Солоухина осталось прикосновение кисточкой с теплым маслицем ко лбу (миропомазание) да тепленький, сладенький винный вкус причастия из маленькой серебряной ложечки. Святое! Оно остается где-то в глубине детского сердца. Пусть ребенок не сразу может понять, почему горит лампадка перед образом Богоматери, но в душе и сердце отложится – это святое! Оно есть в сердце даже самого закоренелого разбойника.
Свидетельство писателя как его мальчишкой тянуло в церковь многого стоит. Действительно, должно быть страшно там остаться мальчику одному, а его тянула, как бы приглашала неведомая сила.
Неведомые «почему», необъяснимые эпизоды есть в жизни каждого человека. Мне, например, запомнилась передача итальянского телевидения под названием «Ангелы», где был показан семилетний мальчик, который болел, сердце уже остановилось, но у постели больного молилась мать и священник и… тук-тук… было показано на компьютере, сердце снова ожило. Когда мальчик поправился, его спросили, что он чувствовал, и он рассказал, что к нему там, в другом мире, подошел человек и спросил:
– А ты хочешь играть со мной в мячик на зеленой траве?
– Да, очень, – ответил мальчик…
И сердце его «запрыгало» на экране компьютера.
Так молитва матери и священника была услышана, а ребенок в семь лет, конечно, сказал правду.
Необъяснимо-спасительные случаи в жизни писателя и приводит Солоухин. Это рассказ об аварии на дороге, а он, замыкающий, остался цел! И второй рассказ – о двух мешках муки из Полтавы. Промысел! В них было спасение семьи Солоухиных. «А ты говоришь – Бога нет…» – и мать подняла глаза к небу.
Читаю про отца
А каков абзац об убийстве мальчишками котеночка, беленького, с розовым носиком? И вывод страдающего от этой сцены писателя: «Господи, зачем ты это мне показал?»
Борьба четырехлетнего ребенка с уполномоченным по коллективизации любого «зацепит», и вывод писателя: «…однажды, зажатый в углу, вдруг набросился на Егорова (уполномоченного то есть. – Л. Ф.) и, колотя его своими четырехлетними (или меньше?) кулачонками, вопил и кричал: “Убью, все равно убью!” Потеха для всех, наверное, была великая. А я теперь с грустью думаю, не были ли эти секунды в моей жизни теми секундами, когда я единственный раз был искренен полностью и до конца? А потом потянулись годы и десятилетия соглашательства, лояльности…»
Спас от выселения семью Солоухиных Лосев, – опять промысл! – но, как пишет писатель, поблагодарить его по-русски, своим приездом, Владимир Алексеевич не успел (обыкновенное наше русское свинство), горько замечает писатель, не сделанного вовремя – не сделаешь!
Описание возвращения «раскулаченной» коровы я отношу к лучшим страницам прозы Солоухина. Вот оно:
«…от косогора до косогора, от лесочка до лесочка по едва заметным тропинкам. Помню… уже сорили березки золотистыми листиками на зеленую травку, помню, что отдыхали под елью, стоящей одиноко на косогоре, помню умиротворенность в мире и в душе. Ведь шли не отдавать, не продавать свою корову, а возвращать. Домой вели корову на веревке и шли еще тише. Когда отдыхали, пускали корову пастись, и она щипала травку, не уходя далеко, и на путешествие это ушел у нас целый день. Тихий, теплый, умиротворенный осенний денек еще и тем драгоценен, что, вероятно, и ни до этого дня, ни после ни разу уже в жизни не выпадало больше такого случая, чтобы целый день – с матерью наедине. Все больше общаться приходилось урывками: там даст поесть, там уложит спать, там заставит помолиться, там покричит домой, если забегаешься на улице, там посидит около заболевшего. Все это между домашних хлопот, забот. А тут целый день – вдвоем. Неторопливое путешествие. Тихий теплый денек, свою корову ведем обратно к себе домой. Может быть, счастливее дня уж и не было в моей жизни».
…Финал повести пессимистичен и рассказывает о том, как в 1931 году с колоколен по всей стране сброшены колокола (и в Алепино тоже!). Как вместо исконных названий деревень: Прокошиха, Брод, Останиха, Курьяниха, Венки, Пуговицыно, Вишенки, Лутано, Кривец, Зельники, Рождествено, Ратмирово, Спасское, Снегирево, Ратислово – …пошли другие названия: «Красный комавангард», «Показатель», «Вперед», «Красный профинтерн», «Борец», «Роза Люксембург», «Красное знамя», «Первомайский», «Путь к социализму»! Колхоз в Алепино был – «Культурник», «40 лет Октября», «Имени Хрущева», «Имени Ленина».
…И пошло «замусоривание» мозгов в школе, пошла обработка детских душ в нужном большевистско-безбожном русле. И «…движимый почти религиозным по силе и яркости чувством, я дома начал устраивать Уголок, – (ясно, что безбожника, хотя писатель это слово не написал еще и в 1975 году. – Л. Ф.), наклеивая на стену множество фотографий, вырезок из газет, никто из домашних уже не препятствовал мне».
Отец и дед уже умерли, подзатыльник дать некому. Мать Степанида Ивановна жива, но темная неграмотная женщина, правда, знающая наизусть Некрасова, Кольцова, Сурикова, – но что она понимает! Бога-то нет!