Воскресение и Жизнь
Шрифт:
Наблюдатель мог с уверенностью сказать лишь то, что этот человек всегда старался протиснуться сквозь толпу, чтобы приблизиться к Иисусу.
Казалось, он был влюблен в кроткого Раввуни. Он смотрел на него в немом обожании, с умиленным лицом, с шепчущими от восхищения губами, подобно улыбающимся матерям, созерцающим своих спящих херувимов; его тоскующие глаза излучали нежность. Где бы ни находился Учитель, юноша был где-то поблизости. Однако он не осмеливался вмешиваться, если замечал, что Господь предпочитает остаться наедине со своими Апостолами. Тогда он деликатно удалялся, чтобы вернуться немного позже, когда толпа снова начинала прибывать.
Юноша в коричневом плаще носил с собой, тщательно завернутые в куски очень белого льна, два деревянных валика тонкой работы, похожих на катушки, длиной примерно 30–40 сантиметров, какие использовались
Судя по этим особенностям, юноша в коричневом плаще мог быть греком. Многие греческие путешественники во все времена странствовали по Сирии, Финикии и Палестине, торгуя ценными товарами, покупая и продавая ковры и шелка, шерсть, благовония, магические и ароматические травы, засахаренные фрукты, сыр, мед и даже овец и верблюдов, которых перепродавали дальше с отличной прибылью. Но он также мог быть египтянином, если бы не цвет его глаз и кожи, поскольку египтяне тоже ходили там, использовали папирус для письма, если были образованными, и продавали и покупали те же товары.
Был ли смуглый юноша с серо-голубыми глазами одним из них?
Однако он не походил на торговца.
Такие привычки и принадлежности, какие наблюдались у него, могли иметь и использовать только образованные греки, но не торговцы. Иудеи, самаритяне, галилеяне ничего не писали, а когда писали, предпочитали неудобные таблички, если только не были настоящими писцами и их записи не касались чего-то очень серьезного, как религиозные службы, когда использовалась льняная бумага, специальный папирус или пергамент, изготовленный из овечьей кожи.
Когда Иисус начинал проповедовать, рассказывая народу те прекрасные притчи, которые сегодня звучат по всему миру как самые красивые лирические поэмы, если бы поэты и литераторы Земли отдавали предпочтение вдохновению Истины для приобретения известности, когда Иисус говорил, юноша в коричневом плаще старался сесть, и делал это прямо на земле, на импровизированной скамье из камня или на пороге какой-нибудь двери. Он доставал из кожаной сумки два папирусных валика, футляры со стилосами (которые соответствовали бы ручкам XX века) и цветные соли, и начинал записывать то, что слышал из уст Сына человеческого, подобно современному репортеру, слушающему важных персон на пресс-конференции. По мере того как он писал, бумага, намотанная на первую катушку, умело перематывалась на вторую, из чего можно было заключить, что юноша был очень опытен в этом деликатном деле.
Никто не мог сказать, замечал ли когда-нибудь Учитель присутствие этого преданного почитателя, находившегося так близко, — скромного и почтительного, который никогда не говорил, ничего не просил, никогда не улыбался, но чьи пытливые глаза не отрывались от него и его письмен, пока он слушал его речи. Несомненно, замечал, ибо невозможно представить, чтобы Тот, кто был воплощённым Словом, не ведал о чём-либо, происходящем вокруг него и даже вдали от его присутствия.
По ночам, возвращаясь в скромную комнату, которую он занимал в какой-нибудь простой гостинице или даже в амбаре частного дома, где соглашались приютить странников за весьма умеренную плату, будь то в Капернауме, Вифсаиде, Иерусалиме или любом другом месте, удостоенном посещения Учителя, задумчивый юноша разворачивал папирусы и терпеливо перематывал их на первый свиток, что позволяло ему легко перечитывать то, что говорил Иисус и что было им записано. При свете маленькой масляной лампады, тех самых, что были так распространены в то время — своего рода глиняной, оловянной или медной чаши с тремя носиками, откуда выходили фитили, пропитанные маслом, — до глубокой ночи юноша изучал эти записанные уроки, которые Учитель словно диктовал для него. Он размышлял обо всём и делал полезные комментарии, которые записывал на обрывках папируса или овечьей коже, и тщательно всё коллекционировал, словно в его уме уже вырисовывалась книга с пронумерованными страницами, тогда ещё не существовавшая и изобретённая намного позже, принятая всем миром с большим удовольствием. Иногда он даже слагал стихи о проповедях, услышанных от галилейского Учителя, и писал их на греческом, арамейском или латыни, поскольку юноша был образован,
Однажды в Капернауме, городе, который предпочитал Иисус, поскольку там жил Симон Варйона (Пётр), юноша в коричневом плаще слушал Господа, который говорил, сидя неподалёку на камне. И вот начали стекаться многие больные в надежде на исцеление, и место наполнилось параличными, слепыми, глухими, немыми, хромыми и одержимыми, и даже прокажёнными. Назарянин непрестанно исцелял, а юноша наблюдал за всем этим растроганный и немного испуганный увиденным, но славя Бога в глубине сердца за то, что дожил до этого дня, чтобы его глаза могли созерцать такие чудеса, совершаемые самим Мессией, столь горячо желанным на протяжении веков страждущими сердцами. И вот начальник местной синагоги, фарисей Иаир, бросается к ногам Господа, умоляя его со слезами смилостивиться и согласиться пойти к нему домой, чтобы исцелить его единственную дочь, двенадцатилетнюю девочку, которая заболела сильной лихорадкой и находилась при смерти. Однако в этот момент (высший момент для молчаливого юноши), из-за скопления людей, Иисус, чья сила уже исцелила женщину, страдавшую от ужасных кровотечений, лишь от прикосновения её руки к краю его одежды, Иисус, теснимый со всех сторон, просимый всеми и всем помогающий, приблизился к юноше настолько, что его одежда коснулась его лица.
Потрясённый этим прикосновением, юноша робко берёт край одежды Учителя и подносит к губам, запечатлевая на нём трогательный поцелуй почитания, в то время как две слезы увлажняют его веки — такое волнение им овладело.
Назарянин оборачивается и молча смотрит в эти мечтательные глаза, которые две слезы освещают особым блеском, словно сущностью безграничного доверия. Прозрачная рука Сына Небесного тогда опускается на мгновение, всего лишь на мгновение, на голову юноши. Их взгляды встретились, не было произнесено ни единого слова. И это было всё…
Иисус удалился в сопровождении Иаира, взяв с собой Петра, Иакова и Иоанна — апостолов, которые, казалось, были ближе всего к Нему.
Верный принятому на себя долгу, безымянный юноша следовал за ним издалека, скромный, задумчивый как всегда. Возле дома начальника синагоги, где царило похоронное смятение, возвещавшее, что больная только что скончалась, он сел в тени пышно разросшихся олив и стал ждать, уверенный, что вскоре станет свидетелем ещё одного из тех чудес, к созерцанию которых Галилея уже привыкла в те благословенные дни. И действительно, через несколько минут похоронные причитания превратились в славословия. Иаир открыл свой дом посетителям, чтобы они могли увидеть ещё одно деяние Назарянина: девочка, недавно считавшаяся мёртвой, поднялась с постели рукой Иисуса, здоровая и счастливая, к радости и счастью своих родителей и изумлению всего города Капернаума, который возрадовался вместе с фарисеем Иаиром.
Там же, в тени раскидистых олив, растущих поблизости, юноша в коричневом плаще снова достал два свитка из кожаной сумки из овечьей шкуры, которую носил через плечо под плащом. Достал футляр со стилусами и цветные чернила… и вновь записал то, чему только что был свидетелем, совершённое Иисусом.
II
Несколько дней спустя молодой писец находился на площади, куда стекались больные из всех соседних селений. В тот день особенно много было одержимых. Иисус еще не появился на людях. Апостолы также отсутствовали, наверняка сопровождая своего возлюбленного Учителя, который, вероятно, творил добрые дела в других местах. Больные проявляли нетерпение. Нарастали стенания, стоны, жалобы, хрипы. Они были там с рассвета. Был почти шестой час (полдень), и они чувствовали голод. Сидя на камне в тени виноградной лозы, раскинувшейся над входом в небольшой дом, молчаливый юноша ждал, как и они, с самого рассвета. Он видел слезы, текущие из глаз этих несчастных, видел, как усиливались их боли, как накапливались их страдания в груду нетерпения. Глубокое сострадание к такому множеству горя внезапно наполнило его сердце: он тоже захотел облегчить страдания этих несчастных! Он почувствовал, как при этом желании его сердце расширилось в глубоком вздохе любви к ближнему. Тот же самый вздох, особенный и возвышенный, который поразил его в тот раз, когда Господь мягко положил руку на его голову, теперь побуждал его облегчить страдания, которые он наблюдал…