Воскресение и Жизнь
Шрифт:
— Любовь к Богу, к ближнему и к Евангелию твоего Учителя Назарянина…"
6
ВОСКРЕСЕНИЕ И ЖИЗНЬ!
Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет; и всякий живущий и верующий в Меня не умрет вовек.
В тот же первый день недели вечером, когда двери дома, где собирались ученики Его, были заперты из опасения от Иудеев, пришел Иисус, и стал посреди, и говорит им: мир вам. — (После Голгофы.)
I
Когда я еще жил на Земле, иногда я позволял своим мыслям блуждать до мучительных размышлений о той горечи и боли, которую должны были испытывать ученики Господа в день Его
В Одессе, в годы моей юности, я знал молодого студента философии, с которым часто обменивался мыслями о пришествии Иисуса к людям. Его звали Борис Петрович, и он готовился поступить в один из монастырей Киева, так как был благочестивым и глубоко идеалистичным человеком. Он утверждал, что стремится окончательно посвятить себя Богу, приняв сан для служения христианским практикам.
— Но Борис!.. Ты можешь практиковать христианские учения без необходимости связывать себя священством… — сказал я ему однажды. — Ни Иисус, ни его Апостолы, ни какие-либо ученики не принимали церковного сана и не были священниками в свое время… Напротив, мы видим в Евангелии, что они всегда находились в противоречии со священниками того времени… и, подобно Апостолам и ученикам, которые были простыми людьми из народа, незаметными и без социального положения, любой из нас в любом положении может следовать евангельским постулатам, нужно только набраться мужества для личных преобразований, которых требует учение от своих последователей… И я даже верю, батенька, что вне Церквей существует больше христиан, или, по крайней мере, христиан, более приближенных к евангельской реальности, чем в самой церковной общине…
— Однако, — ответил он, — я чувствую влечение к монашеской жизни и приму сан… Я верю, что, удалившись от пагубного влияния мира, поддерживаемый медитацией и простотой затворнической жизни, я буду лучше наделен силами для преодоления страстей, свойственных человеческому роду, и тогда смогу более спокойно отдаться религиозным задачам…
Я полностью не соглашался с образом мышления Бориса. Я даже верил, что его столь благородные моральные качества, которые все признавали, будут притуплены в тот день, когда он, приняв сан, променяет евангельский идеал на подчинение догматическим принципам, которые, как всем известно, являются основой официально организованных Церквей. Однако я молчал и не спорил с ним, потому что видел такую искренность в его намерениях и такой чистый идеализм, он сам был так добр в обращении с друзьями и коллегами, что я боялся огорчить его неблагоприятными мнениями.
Три года подряд я посещал Одессу во время отпуска, привязавшись к этому юноше. Но потом мне не удалось снова приехать туда на отдых, и я больше никогда его не видел. Однако позже я случайно узнал, что Борис Петрович заболел острой формой туберкулеза и умер вскоре после нашего расставания, так и не успев поступить в монастырь, чтобы вести религиозную жизнь, как он того желал. Мое сердце сжалось, и долгое время я обращался к этой чуткой душе с братскими свидетельствами дружбы через молитвы, которые возносил к Богу, желая ему радости и счастья в небесной обители, предназначенной ему как душе — дитя Божьему, вернувшейся в мир своего происхождения.
Однако с течением лет, когда жизненные перипетии множились, другие заботы заслонили воспоминания юности, и Борис был забыт. Правда, мне часто снились сны о нем. Снилось, что мы продолжаем дружеские дискуссии на те же темы, и я слышал от него мудрые рассуждения о Евангелии, хотя не сохранил ни малейшего воспоминания о содержании этих бесед. А потом он перестал являться мне даже во снах. Я полностью забыл его… или, по крайней мере, думал, что он совершенно стерся из моего сердца.
Однако, совершив великое путешествие из земного плана в Невидимый мир, именно в те первые, столь потрясающие дни, когда мы, еще неуверенные, всего опасаемся
— Я никогда не забывал тебя, Ники, поверь… — уверял он меня, горячо пожимая руки, словно мы все еще были земными гражданами. — Прошло шестьдесят два года с тех пор, как я оставил в могиле ту куклу из глины, кальция, железа, водорода, кислорода и прочего, что была моим физическим телом… и, тем не менее, я прекрасно помню мельчайшие подробности наших бесед…
И он улыбался, держа мои руки в своих.
Наши эфирные облики представляли большой контраст. Хотя мы оба сохраняли человеческий облик в астральной оболочке, которая теперь была нашей формой, он был юношей 20 лет, а я — старцем 82 лет. Несмотря на это, мы оставались друзьями, как и прежде, относились друг к другу с той же близостью, и я с удовольствием, сдерживая слезы признательности, обнял его, целуя его плечо и руки:
— Храни тебя Бог, батюшка! Ты делаешь мне огромное добро своим визитом! Так утешительно убедиться в критический час нашего вступления в эфирный план, что друг из прошлого сохраняет к нам прежнюю добрую волю… Прошу тебя, не оставляй меня теперь, в этом положении, в котором я оказался…
— Нет, не оставлю, если ты того желаешь… Но я пришел специально поблагодарить за любящие молитвы, которые ты возносил обо мне после моего ухода в этот мир… Они принесли неизъяснимое благо моей душе… Составили мне компанию в тяжелые моменты нерешительности… Утешили меня, доказывая верность дружеского сердца, которое не забыло меня, а желало мне счастья и мира…
— Так ты слышал мои простые молитвы к Богу о тебе?…
— Как же нет?! Конечно, слышал! Понимал их, впитывал их, укреплял свои решения под их благотворным влиянием и утешался твоим добрым воспоминанием, ведь ты был рядом со мной, когда молился, говорил со мной, советовал мне, укрепляя мои силы всякий раз, когда возносил свои молитвы… В общем, я видел тебя! И иногда это было так, словно мы находились в гостиной твоей тети или в твоей комнате, как в те вечера в Одессе, когда мы беседовали за чаем…
Я был поражен подобным откровением! На мгновение забыл о своем критическом положении новопреставленного и попросил его, также не обращая внимания на то, что я был старцем, а он — почти юношей:
— Расскажи мне об этом, батюшка… Ты знаешь, что я люблю темы, выходящие за рамки обычного… То, что ты видел меня присутствующим, когда я молился о тебе… Ты приходил ко мне?… Или это я телепатически приходил к тебе?…
— Да, ты присутствовала… Поначалу я сам не понимал, как это происходило… Но потом начал осознавать… Происходило следующее: когда ты думала обо мне с любовью и тоской, алмазный фосфоресцирующий луч исходил из твоего сердца и мозга, которые были не чем иным, как земными органами, соответствующими высшим вибрациям, источником которых является душа… Этот фосфоресцирующий луч был, по сути, вибрацией, излучением мощных сил психической сущности, магнитным следом, который тянулся ко мне, чтобы помочь мне идти к Богу… Направляемая текучестью эфирных энергий, которым подчинена вся вселенная (я имею в виду Землю и все остальные творения), эта твоя вибрация достигала моих чувств, где бы я ни находился… Я слышал как будто зов, прислушивался, так же как на Земле прислушиваются к звуку, который поначалу лишь предупреждает, но затем подтверждается… Тогда я узнавал твой голос, то есть твою вибрацию, которая казалась мне твоим голосом, который я так хорошо знал; я слышал, что ты говорила, я был тронут, плакал от умиления… Иногда мы даже разговаривали как прежде через наши мысли: это происходило, когда ты молилась, вспоминая наши философские беседы за чаем с печеньем… И, полностью гармонируя с твоими вибрациями, я начинал видеть также твой образ, отраженный в длинном световом луче, исходящем от тебя, хотя ни я, ни ты не покидали места, где находились, поскольку этот луч, будучи излучением, не только имел способность передавать звук, но и воспроизводить образ того, кто его производил, так как это сама внутренняя природа его создателя распространяется… И так я тебя видел, слышал, понимал твои мысли и чувства, мы взаимно вспоминали прошлое, и возникали, благодаря ассоциации воспоминаний, комната твоей тети в Одессе, дымящийся самовар, чай, кусочки сахара, печенье, наши книги, наши беседы, обсуждения Евангелия…