Восьмая жена Синей Бороды
Шрифт:
— Я запуталась. Почему моя тетушка мне не тетушка?
— Ты читала завещание?
— Ну, так. Я много чего не разобрала, — призналась Энни. — Почерк у моей тетушки еще хуже, чем у вас в той книге, что вы переводили.
Уголки губ святого отца чуть заметно дрогнули.
— С той, кого ты называешь тетушкой Маргарет, у тебя нет кровного родства. Она невестка твоей бабушки, — посмотрев на сведенные на переносице брови девочки, отец Дарион терпеливо объяснил: — Она жена старшего брата твоей мамы. У тебя был родной дядя, но он умер задолго
— А это завещание… Вы его отдадите тому человеку? Рас… распорядителю?
— Нет. Ты можешь оставить его у меня или же забрать сразу после того, как я найду указанного в нем человека.
— Благодарю вас, отец Дарион. А вы можете еще кое-что сделать для меня? — она покраснела, понимая абсурдность своего вопроса. — Правда ли, что герцог Дезмонд Уэйн хоронил своих жен в саду своего замка?
— Кто тебе такое сказал?
— Да так… Люди болтают.
— А почему тебя это интересует?
— Вы же сами говорили что-то про скорлупу, про предназначение, вдруг мое предназначение в том и состоит, чтобы узнать, что скрывает герцог Уэйн? Разве вам совсем неинтересно, почему о нем ходят такие слухи?
— Мне нет.
— Вот потому что всем неинтересно, и остаются неразгаданными многие загадки.
— Подожди немного, — отец Дарион поднялся со скамьи, занес завещание в дом и вышел через время уже без него. — Пойдем, — он направился по тропинке, ведущей к церковному кладбищу. Он не оглядывался. Он знал, что Энни идет за ним.
Кладбище располагалось за невысокой каменной оградой. Дорожки кладбища были засыпаны палой листвой. Летом здесь цвели жасмин и шиповник, а теперь кусты и деревья стояли почти голые. За кладбищем хоронили тех, кто сам наложил на себя руки, и нераскаявшихся преступников. Говорили, что только чертополох да другие сорные травы должны былиукрывать их могильные холмы, но Энни видела, что и за их могилами вопреки традициям кто-то ухаживал.
Наконец отец Дарион остановился, и Энни увидела шесть мраморных изваяний — шесть прекрасных печальных девушек, застывших в разных позах. На невысоких постаментах под фигурами на позолоченных табличках были выбиты их имена и годы жизни. Скульптуры образовывали полукруг. У ног каждой девушки стояла мраморная ваза с цветами.
— По велению герцога Уэйна вазы не должны пустовать никогда. В них всегда должны быть свежие цветы. Этим занимается смотритель кладбища.
— А зимой?
— А зимой здесь стоят ветви снежной ягоды.
— А если смотритель не найдет их?
— Однажды бывший смотритель поленился идти за ветками в лес. Тогда разыгралась жуткая метель. Но герцог как-то узнал, что его наказ не был исполнен и приказал наказать смотрителя — высечь на площади. И когда смотрителя выволокли на лобное место и раздели донага, в самый последний момент явился слуга от герцога и показал решение о помиловании. В тот же вечер смотритель наложил на себя руки. А на его могиле, — отец Дарион показал куда-то в сторону за ограду, — вырос куст снежной ягоды. Теперь его
— А вы уверены, что жены герцога похоронены именно здесь, а не под яблонями в саду?
— Да. Я провожал души последних трех в небесное царство, читая над их телами молитву.
— И вы уверены, что герцог не убивал их?
— Энни, обвинение в убийстве — серьезное дело, в котором уж точно нельзя полагаться на слухи. Тем более я не видел ни следов удушения, ни синяков, ни пятен от яда. Они были прекрасны, будто прилегли вздремнуть.
— Но вы же не видели их без одежды? Или все-таки видели?
Отец Дарион закашлялся.
— Я имею в виду, что все эти следы могли скрываться под тканью.
— Это исключено. Всех умерших уже много лет осматривает доктор Норрис и дает заключение о смерти, чтобы исключить глубокий сон. И если бы на телах были бы обнаружены повреждения, он бы непременно сообщил бы об этом стражам порядка.
— А куда потом деваются эти заключения?
— Доктор отдает их мне, чтобы я мог передать их души в руки Господа, а затем я отдаю их смотрителю кладбища для того, чтоб он мог захоронить тела.
— А мы можем на них взглянуть? Хоть одним глазком?
— Нет, Энни, это уже слишком. Кажется, я уже достаточно удовлетворил твое любопытство.
Дни тянулись своим чередом. До тех пор, пока дорога не превратилась в грязевую кашу, Энни бегала в лес на свое место.
Однажды в кустах что-то мелькнуло. Энни испугалась, что это волк, замерла на месте, не в силах пошевелиться, и вспомнила, как дышать, только тогда, когда увидела, что это собака.
— Хок! Хок! — радостно закричала она, обнимая огромную косматую голову.
— Где же твой хозяин? — она огляделась, но никого не увидела. — Или ты гуляешь один? Хороший мальчик! — Энни потрепала его за шерсть. — Будешь? — она достала из кармана половину кружка колбасы, завернутую в капустный лист, и отломала добрый кусок. — Угощайся.
Хок проглотил кусок в один прием и с жалобным видом наблюдал, как Энни поедает свою долю.
— Шама голодная, не дам, — пробубнила она с набитым ртом, и, проглотив, то, что было, спешно запихнула в рот остатки колбасы, чтоб не дразнить собаку.
Дожевав колбасу, она протянула собаке капустный лист, но та, принюхавшись, брезгливо отвернулась.
— Как хочешь, а съем, — пожала Энни плечами и сгрызла листочек, измазанный жирным колбасным соком.
— Все! — она вытерла руки о фартук, и Хок понял, что у нее больше ничего нет. Он все же посидел с ней немного для приличия, а потом ушел по своим собачьим делам.
С того дня она встречала Хока в лесу почти каждый раз, как туда приходила. Она приносила ему лакомства, а он с благодарностью их съедал, а потом они играли, гонялись друг за другом между деревьями или просто сидели у края обрыва.