Восьмой дневник
Шрифт:
поскольку утром нам виднее,
что наболтали мы по пьяни.
Без фарта невесел наш жизненный путь,
тоскует земля без дождя,
младенцам нужна материнская грудь,
политикам – жопа вождя.
Настолько я красив и гладок,
что с дивной лёгкостью могу
без пудры, грима и накладок
в кино играть Бабу-ягу.
Хотя не слишком был умён,
но
я столько фактов и имён,
что девки млели и томились.
Я ничего не председатель
и не хриплю речей натужно,
я очень тихий обладатель
всего, что мне для жизни нужно.
Ничуть я не хочу судьбу другую,
не надо мне избытка и излишка,
собой на книжном рынке я торгую
и радуюсь доходу, как мальчишка.
Титулы, регалии и звания,
так же, как награды в день рождения,
очень обедняются от знания
подлинного их происхождения.
В памяти грядущих поколений
буду я овеян уважением:
памятник беспечности и лени
высекут с моим изображением.
День был сумрачный, мутный, смурной,
но душа (а душа не растрачена)
мне шепнула, что в жизни иной
нам похуже погода назначена.
Из тихого житейского угла
мне видно, как разбой по свету рыщет,
и ясно понимаю: не могла
история светлее быть и чище.
Без компаса, руля и парусов
по прихоти менял я направление,
а нынче двери запер на засов
и с памятью делю своё дряхление.
Ещё меня житейская инерция
порою вовлекает в суету,
но выбросил давно уже из сердца я
высоких побуждений хуету.
Текла, неслась моя эпоха,
я с нею вровень поспевал,
но был воспитан очень плохо
и виски пивом запивал.
Если выпал бы жребий иначе
от небрежного сверху броска,
то иные бы ждали удачи
и томила иная тоска.
Заметен сквозь любую декорацию,
характер нашей связи с небесами:
Творец изобретает ситуацию,
а мы ее расхлебываем сами.
Пускай не молкнет волчий вой
и мир вокруг рычит пещерно,
еврей не должен быть свиньёй,
поскольку это некошерно.
Уходят в измерение иное
те
вослед их теням кланяюсь я низко
и пью своё прощальное спиртное.
Читаю книги без разбора
с утра весь день и часто ночью,
одолевая груды вздора,
чтоб унавозить мыслям почву.
В душе нашей рабства остатки
толкают к покорству и фальши:
душа, уходившая в пятки, –
уже не такая, как раньше.
Жизнь российская густая
взгляду внешнему не рада –
ни вверху лихая стая,
ни внизу глухое стадо.
Пока не взорван шар земной,
пока шахид ещё в пути,
ты посиди, дружок, со мной
и рюмки захвати.
Моё пустое верхоглядство
мне не мешает видеть срам
неисчислимых видов блядства,
Творцом дарованного нам.
В раздумьях я периодических:
зачем тяну я этот путь?
Нет сил душевных, нет физических,
и только умственных чуть-чуть.
Надолго выписал билет
нам Бог в земной бардак,
и вот качусь по склону лет
и не скачусь никак.
Забавно мне, что струйки строк
и рифмы спаренные эти
мне продлевают Божий срок
существования на свете.
Людям уже очень пожилым,
плюнув на опасности злословья,
хвастаться блистательным былым
нужно и полезно для здоровья.
Я в жизни играл очень разные роли,
и всякой достаточно всячины,
чтоб горестно думать, какие гастроли
душе моей будут назначены.
Наш век – текучее движение
с рождения и до конца,
отсюда в нас преображение
фигуры, мыслей и лица.
Взошла румяная заря,
плывёт рассвет неторопливо,
и чувство, что живёшь не зря,
зовёт купить бутылку пива.
Весь день читал. Уже стемнело.
Пустой бумажный лист лежит.
Всё, что во мне когда-то пело,
теперь скрипит и дребезжит.
Помимо всех воспоминаний
хранится в памяти у нас
большой объём ненужных знаний
и мыслей крохотный запас.
Те, кто умней, добра не ищут,