Восьмой круг. Златовласка. Лед (сборник)
Шрифт:
– Знаете, что это?
То были первые его слова с тех пор, как Мюррея проводили сюда и оставили здесь. С тех пор прошло много времени.
– Нет, – ответил Мюррей, – не знаю.
Лоскальцо положил яблоко и нож, потом с усилием поднялся из кресла. Подошел к банке и лежащими рядом щипцами для сахара осторожно вынул из воды один из бесформенных предметов.
– Кровососы, – ласково сказал он. – Или, если вы разборчивы, пиявки. Месяца два назад несколько парней устроили налет на одну парикмахерскую в Бауэри, где торговали в задней комнате дрянным пойлом, и привезли оттуда этих маленьких проныр. Кое-кто из парикмахеров там до сих
Он поднес щипцы к лицу Мюррея, и противная тварь в них медленно скорчилась в слепом протесте. Мюррей почувствовал, как к горлу подступает тошнота, но заставил себя сидеть неподвижно, не мигая. Это было нелегко. Ползающие твари всегда вызывали у него отвращение, а эта походила на чудовище, извлеченное из его самых жутких кошмаров.
– Большинство людей не любит этих проныр, – сказал Лоскальцо. Отправил наконец свою пленницу обратно в банку, и Мюррей задышал свободнее. – Не знаю почему, но это так. Взять хотя бы смелого человека вроде вас. На миг показалось, что вас вот-вот вырвет на этот прекрасный дорогой костюм. Значит, вы тоже их не любите. Так ведь?
Мюррей не соблаговолил ответить на этот вопрос, да Лоскальцо, похоже, и не ждал ответа. Он уселся в кресло, взял яблоко и откусил кусок.
– Я другое дело, – сказал он. – Кровососы могут вызвать рвоту у вас, Керк, но не у меня. Что вызывает у меня тошноту, так это мерзавец, который следит за квартирой, пока не застает там в одиночестве больную женщину – пребывающую в здравом уме, – а потом нанимает какую-то списанную в тираж актрису пойти туда вместе с ним и хитростью заставить ее рассказывать о проблемах мужа. Вот что, Керк, действительно может вызвать у меня рвоту. Или не понимаете, о чем я говорю?
Под воздействием как тона, так и слов ощущение близости с ним интересов исчезло во взрыве слепой ярости. Потом он взял себя в руки. Лоскальцо добивался чего-то устроенным представлением. Оно едва не сработало, и поэтому Мюррей обратил гнев на себя. Он понимал, что перед ним размахивают красным плащом с целью разъярить его, подозревал, что плащ скрывает за собой клинок шпаги, однако позволил довести себя до опасной близости к тому, чтобы неистово броситься в нападение и пасть мертвым. Теперь нужно показать Лоскальцо, что на арене перед ним не тот бык.
– Нет, – ответил Мюррей. – Не понимаю, о чем вы говорите.
– Ясно. – Лоскальцо снова откусил кусок яблока и, мерно жуя, спросил: – Значит, вы отрицаете, что в прошлый понедельник, работая на клиента, вы с какой-то женщиной вошли в квартиру Айры Миллера в его отсутствие и разговаривали там с миссис Миллер?
Мюррей улыбнулся:
– Вы знаете, что я не могу отрицать того, в чем меня не обвиняют. Хотите обвинить меня во взломе и проникновении?
Лоскальцо ответил улыбкой.
– Хотел бы, – любезно ответил он. – Видит бог, очень хотел бы, дабы показать вам, что не нужно вступать со мной в юридический спор. Но не обвиню. То, что сделали вы и ваша сообщница, убеждая Миллера изменить свои показания, называется сговор. То, что вы и другой сообщник ставили себе целью, когда пытались подделывать официальные досье, тоже сговор. И все это для одного клиента. Должно быть, вы очень старательно работаете для этого клиента, Керк, раз ставите себя в опасное положение.
– В опасное? – насмешливо
Брови Лоскальцо поднялись.
– Кто говорил что-то о деле? – мягко спросил он. Положил на тарелку огрызок яблока и старательно вытер платком руки. – У меня на уме было небольшое разбирательство в присутствии начальника отдела лицензий штата Нью-Йорк.
Это было неприятное заявление, и чем больше Мюррей думал над ним, тем неприятнее оно становилось. Дело с полицейскими досье не было проблемой, у Штрауса хватило ума не лезть в приготовленную для него западню. Но дело с Айрой Миллером представляло. Миллер и его твердокаменная медсестра стали бы убийственными свидетелями на разбирательстве, и поскольку Миллер сам поднял этот вопрос вместе с Лоскальцо, то, несомненно, захотел бы выступить свидетелем. И медсестра выступила бы. Прикажи Миллер ей, она стала бы прыгать через обруч. Мысль о том, что и как они сказали бы, вела лишь к одному возможному выводу.
– Хорошо, – покорно сказал Мюррей, – как гласит старая шутка: я все понял, можете убрать нож.
– Еще нет, – сказал Лоскальцо. – Не так быстро, мистер. Я хочу подождать, чтобы Ландин предстал перед судом и Миллер дал против него показания. А там увидим.
– Что увидим? Не ждете же вы, что Миллер предаст вас, так ведь?
Лоскальцо печально развел руками.
– Я простой человек, – заговорил он. – Paisan [29] . Когда слышу, как ищейка, только что пытавшаяся согнать моего свидетеля со свидетельского места, задает такой вопрос, я прихожу в замешательство. В чем дело, Керк? Вы глупее, чем кажетесь, или так умны, что я не могу понять вас?
29
Крестьянин (фр.).
– Глупее, – немедленно ответил Мюррей.
– Вот и хорошо. Имейте это в виду и держитесь подальше от моих свидетелей.
– А потом?
– Тогда, возможно, вам удастся сохранить лицензию и не придется честно зарабатывать на жизнь, копая канавы.
– Спасибо, – сказал Мюррей. Он был очень рад подняться из этого кресла. – И дайте мне знать, когда станете баллотироваться в губернаторы. Можете рассчитывать на мой голос.
Это была неподходящая шутка в неподходящее время. Он понял это по тому, как Лоскальцо вскочил и уставился на него через стол; воротник рубашки внезапно показался удушливо тесным на бычьей шее.
– Керк, – заговорил Лоскальцо убийственным тоном, – в свободное время, когда не будете фабриковать улики для развода, сделайте мне одолжение. Просмотрите газеты, выясните сами, какую известность я получаю на этой работе. Какую рекламу. Много ли людей знает меня, и многим ли я не безразличен.
– Послушайте, – сказал Мюррей, – я же просто шутил.
– Никто не шутит со мной на эту тему, Керк. Совершенно никто. Хотите знать, почему? Потому что в течение тридцати лет я вел практику, которая принесла мне много денег и больше грязи, чем я надеялся отмыть. Когда подвернулась эта работа, я принял ее, как вы принимаете горячую ванну – чтобы начисто отмыться. И никто мне ее не загрязнит!