Восьмой круг. Златовласка. Лед (сборник)
Шрифт:
Это не значит, поспешил он заверить Мюррея, что агентство «Конми – Керк» плохо делает свою работу. Наоборот, работает оно замечательно. В конце концов, собранный Мюрреем материал сделал ясной линию атаки Лоскальцо. Пять прежних его задержаний – вот мотив Миллера для дачи непомерной взятки, и это станет плацдармом. Потом Миллер заявит, что задержание подставного лица было произведено в то время, когда рядом с Ланденом не было Бенни Флойда. Затем Шрейд даст показания о своей роли в этом деле, и на этом все. Да ведь отчет агентства, в сущности, представлял собой план ведения дела обвинением!
Однако
– Ну и что? – спросил Мюррей. Он с удовольствием ждал, когда получит слово в этом обсуждении… – Готов держать пари, что присяжные, едва увидев Хелен, оценят ее привлекательность, как и Ландин.
– Это не значит, что поверят ее словам. Да и вел я речь о другом. Представляете, как это подействует на Рут? Это будет ужасно. Я даже не знаю, позволит ли мне Арнольд вывести эту женщину на свидетельское место. Нужно будет поговорить с ним. И с этой женщиной. Возможно, она…
Мюррей сильно встревожило то, как из его карт был выдернут козырь.
– Постойте, – заговорил он. – Что касается Ландина, нет смысла делать из этого проблему, пока дело не будет собрано полностью, и тогда он сможет увидеть, что у него нет выбора. А что касается Хелен – думаю, вам пока что не следует ее трогать.
– Почему?
– Потому что положение с ней несколько сложнее, чем я мог бы обрисовать его. Дело здесь деликатное.
Харлинген покачал головой:
– Не понимаю.
– Видите ли, у Хелен есть муж. Возможно, он был там в тот день вместе с ней и Ландином.
Харлинген сразу повеселел.
– Ну и что? По-моему, это замечательно. Лучше быть не может. Это дает нам подтверждающего свидетеля и, вне всякого сомнения, доказывает, что Ландин и эта женщина…
– Нет, не доказывает.
– Нет?
– Если бы вы видели этого старого хрыча, то поняли бы, что я имею в виду. Он лет на сорок-пятьдесят старше ее и похож на гриб-поганку, только еще ядовитее. Интуиция подсказывает мне, что он получает удовольствие, подглядывая в замочную скважину.
– Господи! – произнес адвокат.
– Это еще не все. Еще он из тех типов, которые слегка несдержанны в разговоре. Что могут разойтись на свидетельском месте и превратить все в посмешище. Как свидетель он был бы ужасен. Конечно, поскольку я знаю теперь, как держаться с ним и с этой женщиной, то могу неплохо управлять ими. Вот почему я думаю, что лучше предоставить их мне, пока не возникнет необходимость вашего вмешательства.
Харлинген походил на человека, который обнаружил особенно отвратительную змею, обвившуюся вокруг его руки, и еще не опомнился.
– Да, – сказал он. – Понимаю, что вы имеете в виду. Если вы с ними в хороших отношениях, я не хочу этому угрожать. – Сожаления в его голосе не слышалось. – И в конце концов, – продолжал он с нарастающей уверенностью, – если показания дает женщина, она не обязана объяснять в подробностях, что происходило, так ведь?
– Только вот что еще, – вкрадчиво заговорил Мюррей. – Женщина, о которой идет речь, – знойного вида, рыженькая, лет двадцати, и фигура у нее – ну, мягко говоря, телесами наделена она очень щедро. Лоскальцо, едва увидев ее, все поймет. И тут же выбьет эту чашку кофе у вас из руки.
Глядя, как Харлинген переваривает услышанное, Мюррей поразился своей искренней симпатии к этому человеку. Харлинген по любым меркам человек порядочный. Судя по всему, хороший муж, хороший отец, хороший друг. Не лишен мужества. Он мог бы вести спокойную жизнь, как избалованный кот, однако в своем возрасте отказался от этого и отправился бродить по незнакомым проулкам, сражаться с более сильными и хитрыми котами, изначально знающими эту местность. Да, решение неразумное. Отдающее благородным добросердечием, навязчивым идеализмом, такие часто заражают людей типа и класса Харлингена. Предложенное психоаналитиком, берущим за час сорок долларов, понимающим, что должен предоставить что-то за свой гонорар. И все-таки оно требовало мужества. С определенными оговорками невозможно не испытывать симпатии к человеку с таким духом. И не существует закона, запрещающего Харлингену в конце концов повзрослеть и проявить здравый смысл. Подумав это, Мюррей обратился к Харлингену:
– Не будете против, если я задам личный вопрос?
Харлинген улыбнулся:
– Знаете, когда начинают с этого, обычно я обнаруживаю потом, что против. Это шутка, разумеется. Что вы хотите узнать?
– Вы изменили свой взгляд о Ландине? О том, что он безупречный, примерный, честный полицейский, которого двое правонарушителей ложно обвиняют по неизвестной причине?
– Нет, не изменил, – ответил Харлинген. Он был явно раздражен. – И, судя по несколько сардоническому тону, я понял, что и вы не изменили своего. Меня это удивляет, право.
– Почему?
– Почему? Из-за показаний, которые вы сами получили. Вот этих, – сказал Харлинген, хлопнув ладонью по бумагам перед ним. – Хорошо, я признаю, это доказывает, что Арнольд поступил глупо. Может, даже немного хуже, чем глупо. Но вместе с тем это доказывает, что он не виновен в лжесвидетельстве. Не представляю, как вы можете это оспаривать.
– О, еще как могу. И оспариваю.
– Не представляю как, – упрямо повторил Харлинген. – Одни только показания той женщины…
– …охватывают около двадцати минут. Не охватывают ни одной минуты до или после.
– Но Ландин все остальное время находился вместе с Флойдом. Вы слышали, как Флойд сказал это.
– Да, – заговорил Мюррей, – слышал. И разделил он ту взятку с Ландином или просто хороший друг ему, но он лгал, как не знаю кто. Нельзя сказать, что я не отдаю ему должное. Он ни для кого не изменит этого показания. Ни для вас, ни для Лоскальцо, ни для ангела, отмечающего добрые дела и грехи человека. Будет стоять на своем до конца, и его это ничуть не побеспокоит. Вам не служить в полиции нравов, не сдружиться с таким человеком, как Ландин, если вас беспокоят такие мелочи, как взятка и лжесвидетельство.