Воспарить к небесам
Шрифт:
Скорее всего — сказочно.
Позади нас раздавались звуки машин, изредка проезжающих по улице.
Постоянным был перезвон буйков и плеск волн о берег и доски причала — мирная, непринужденная красота.
Я обхватила его руки на моем животе и откинулась назад.
— Понимаю, почему ты не хочешь отсюда уезжать.
— Я хочу для своих детей всего, чего хочется им, — заявил он. — Я счастлив, пока счастливы они. Но я надеюсь, что если они уедут отсюда, куда бы ни завела их жизнь, они будут знать о своих корнях, и по возвращении, я приведу их прямо сюда, в единственное место, что было их домом.
Мне нравились его слова, но, чувствуя Микки, глядя
Настоящего дома.
Живя с мужем, семьей, пока Конрад не вырвал все это, я думала, что он у меня есть. А мне хотелось иметь дом.
Дом, который выглядел, пах, звучал и ощущался так, словно я находилась в объятиях Микки.
Убаюкав меня этой красотой, Микки пошел дальше.
Он сделал это мягко.
Но он это сделал.
— Решай сама, Эми, когда будешь готова. Но, в конце концов, детка, тебе придется рассказать, как он забрал у тебя детей.
Я почувствовала, как каждый дюйм тела твердеет, и Микки не упустил этого, не смог, и крепко меня обнял.
Он также склонил голову, так, что его подбородок больше не касалась моих волос, и сказал мне на ухо:
— Если сейчас не время, тогда не надо. Но скажу тебе, как это может быть: ты должна понять, что нет более безопасного места, чем в моих объятиях, и когда ты в них, Эми, — его руки сжали меня, — ты можешь рассказать мне все, что угодно.
Я закрыла глаза.
Как это может быть…
Возможно, только возможно, он чувствовал то же, что и я.
А если это так, он должен узнать об этом раньше, чем позже.
Нет более безопасного места, чем в моих объятиях, и когда ты в них, Эми, ты можешь рассказать мне все, что угодно.
Я открыла глаза.
— Я уже рассказывала тебе, как у них с Мартиной все завязалось.
Прежде чем снова прижаться подбородком к моей голове, я почувствовала его дыхание, а затем и губы, прошептавшие мне на ухо:
— Да.
Я сделала глубокий вдох и выдох, сказав:
— Когда он бросил меня, я потеряла разум.
— Ты имела на это право, Эми.
Я смотрела на естественный покой и красоту.
Потом я решила, что это важно, что Микки важен, и я должна наконец-то вести себя как взрослая.
Так что это должно было произойти, и я должна была найти в себе мужество, чтобы сделать это.
Я повернулась в его руках, потянувшись к его бицепсам, и самое главное, поймав его взгляд.
— Когда я говорю, что потеряла разум, — прошептала я, а он смотрел на меня сверху вниз. — Я действительно его потеряла, Микки. Я чуть не сошла с ума. Мне было больно, и я хотела, чтобы им тоже было больно, поэтому я заставила их страдать. Старалась изо всех сил. Использовала любую возможность, а если этих возможностей не было, я их создавала. Я не делала того, что должно, не прочувствовала боль, чтобы пережить ее ради себя и детей. Я носилась с ней, как с ребенком, подпитывалась ею и вела себя эгоистично, бездумно и, что хуже всего, злобно.
— Он трахался и обручился с другой женщиной, пока был женат на тебе, детка. Опять же, ты имела на это право, — сказал мне Микки.
— Целых три года? — спросила я.
Он даже не моргнул.
— А есть ли ограничение по времени для того, чтобы злиться из-за предательства?
— Дети все это видели, Микки.
На это он ничего не ответил.
У меня сжалось сердце,
— Я должна была защищать их от этого. Не могу сказать, что это происходило часто. Но и не редко. Такое случалось на школьных мероприятиях. Когда Конрад забирал детей. Когда их забирала я. Они не должны были этого видеть. А то, чего они не видели, они слышали. Я потворствовал тому, чтобы найти способ достать Конрада и Мартину, смутить, выместить на них свою боль. Я ходила к Конраду в клинику. Ходила в больницу, где работала Мартина. Я хотела, чтобы все знали, что это за люди. В конце концов, дурой оказалась лишь я одна.
— А как твои дети узнавали о том дерьме, что они не видели? — спросил Микки.
— В конце концов, по мере того как Конрад добивался все большей и большей опеки, он рассказывал им. До того, как они приехали сюда, они были достаточно взрослыми, чтобы поговорить с судьей и решить, с кем хотят жить. Я сделала так, что со мной они жить не захотели. — Рот Микки сжался, и он процедил: — Он не должен был этого делать, Эми.
— Я не должна была давать ему оружие для этого, Микки, — ответила я и покачала головой, глядя на его плечо, понизив голос и признавшись: — Не думаю, что ты понимаешь, насколько все плохо выглядело. Какими безобразными были мои поступки. Мелочными и глупыми. У него не было другого выбора, кроме как сдвинуть дело с мертвой точки, и, в конце концов, переехать через всю страну, чтобы обезопасить семью от моего безобразия.
Когда Микки ничего не сказал, меня охватила паника.
Я подняла на него глаза и настойчиво заверила:
— Знаю, это безумие. Но я уже не такая. Любая мать уяснит для себя урок, когда у нее отнимут детей. Я его уяснила, Микки. Я упала на дно колодца страданий, обхватила себя руками и позволила себе утонуть в нем, желая затащить туда вместе с собой всех. И затянув туда детей, я пошла на крайность. Я не заслуживала их, потому что ни одна хорошая мать не вела себя так, как я. Но как только Конрад и Мартина переехали сюда и забрали с собой детей, я поняла — что-то должно измениться. Я дала им месяцы, так как виделась с детьми один уик-энд в четыре недели, чтобы дать им отдохнуть от меня. Я планировала переехать сюда, наладить отношения с детьми, исцелить свою семью, чтобы обеспечить детям нечто безопасное и здоровое. Так что я сошла с ума, но многое для себя уяснила. Я поняла, что это была не я. Это был кто-то другой. Но не я.
Когда я замолчала, а он продолжал бесстрастно смотреть на меня сверху вниз, я повернула голову и посмотрела на море, зная, что он считает меня психованной сучкой, ужасной матерью, и если между нами что-то пойдет не так, то и с ним произойдет то же самое.
А я жила прямо через дорогу.
Как я и предполагала, когда он узнает обо мне самое худшее, это станет нашим началом и нашим концом.
Я стиснула зубы, чувствуя, как наворачиваются слезы, но не винила его.
Это не означало, что мое сердце не истекало кровью.
— Ты закончила? — деловито спросил он.
Мои глаза метнулись к нему.
— Да, — неуверенно ответила я.
— Воспитываться нянями, — как-то странно заметил он.
— Прошу прощения?
— Когда ты росла, родители тебе чему-нибудь учили?
Я знала, о чем он спрашивает, покачала головой, но сказала:
— Ну, они учили меня, что я должна вести себя соответственно, что в данном случае было оправданием всей моей защиты, потому что они также учили меня, что, если ты Борн-Хэтуэй, то должна требовать, чтобы с тобой обращались намного лучше, чем Конрад обращался со мной.