Воспитание поколений

Ивич Александр

— Не надо, — говорят. — Не желаем английских сапог. Пущай в них Антанта ходит.

— Дурни вы! — говорю. — «Антанта»! Сами вы Антанта! Так это ж, — я говорю, — не английские сапоги. Это московские. Фабрика «Богатырь».

Сажусь я скорей на землю и тащу с себя эти самые богатырские сапоги.

— Нате, — говорю, — ребята, носите на вечную память.

Кидаю им сапоги. Разматываю портянку…»

Очень спокойно. Но на фоне первого пути к смерти мы уже понимаем, что в эти минуты думал и передумал Петя Трофимов. Тяжело было на душе в этом безнадёжном пути к стенке? Да, конечно. Но… не очень верил Петя Трофимов в неминучую смерть! Не верил, как солдаты народных сказок, как Василий Тёркин, и оттягивал последнюю минуту — не слезливыми жалобами, конечно,

а хитрым разговором.

Не видно ещё каким образом, а либо сам что-нибудь придумает, либо выручка придёт в последнюю минуту. Может быть, не будет выручки и придется умереть — это Петя, конечно, понимает. А все-таки…

Отношение к жизни и к смерти Пети Трофимова близко к мотивам русского фольклора, но не совпадает с ними, потому что Петя — герой советской эпохи.

«Да, тяжело, — думаю, — Петя Трофимов, помирать не в своей губернии. Хотя, — думаю, — губернии мне не жаль. Какая у меня губерния? Какая у плотника, каменщика, пастуха губерния? Где хлебом пахнет, туда и ползёшь. Отец у меня в одном месте зарыт, мать — в другом. Только и остались у меня боевые товарищи. Да вот загадка: выскочат ли они из ловушки? Ох, — думаю, — туго небось товарищу Заварухину в деревне Тыри. Слева Шкуро теснит, справа — Мамонтов, спереди Улагай напирает… И, может быть, это из-за меня! Может быть, это я всё дело прошляпил!»

Вот что заботит Петю, бойца революции: судьба товарищей, судьба дела, за которое он сражается.

При всей внешней простоте весёлого рассказа, его фактура очень сложна. Самобытность и типичность облика Пети Трофимова — типичность национальная, солдатская, революционная — рождаются в столкновении драматического сюжета с юмористической его трактовкой и в острой характерности языка рассказа.

Поиски языковой выразительности, которые в «Часах» остались в значительной мере поисками, в «Пакете» были победны. С большим искусством и безупречным вкусом Пантелеев дал портрет языка, типичного для пролетария, бойца гражданской войны, только осваивающего начатки культуры, ещё неграмотного, но с ясным умом и отличным пониманием целей, содержания борьбы, в которой он участвует. Я говорю «портрет языка», потому что он далёк от натуралистичности, передает не только манеру Петиной речи, но и авторское отношение к герою. Это проявляется в осторожной, умеренной акцентировке лирических высказываний Пети (о своей жизни, о товарищах, о природе) и едва заметном, тоже очень осторожном, пользовании оборотами речи, характерными для народных сказок, наряду с оборотами и лексикой, типичными для первых послереволюционных лет.

«Пакет» остался живой, нужной вещью в нашей литературе, он по-прежнему волнует, по-прежнему заставляет любить замечательного парня, советского солдата Петю Трофимова.

6

С юмором рассказано о горьких приключениях и перемене судьбы Петьки Валета — героя «Часов», с юмором — о том, как был избит белыми, дважды стоял под расстрелом и выполнил боевое задание Петя Трофимов.

В более поздних вещах Пантелеева юмор не определяет строя рассказа, а только иногда оттеняет повествование. Возникает мысль: кроме того стремления к острым и разносторонним характеристикам героев, которые так хорошо удаются Пантелееву, когда он широко пользуется юмором, есть ещё какая-то причина, заставившая его очень серьезные, отнюдь не весёлые темы «Часов» и «Пакета» реализовать в весёлых рассказах.

Мне думается, что эта причина — в отношении автора к своим героям. Петя Трофимов, бесчисленные пацаны, меняющие жизненный путь, — всех этих героев своих рассказов Пантелеев любит глубоко и очень нежно. И с юношеской застенчивостью он прикрывал юмором свою страстную любовь и нежность к душевной красоте людей. Он шутил, потому что боялся стать сентиментальным (в «Часах») или патетичным (в «Пакете»), Ни сентиментальности, пи патетики Пантелеев не любит.

Другую, не юмористическую, тональность писатель нашёл позднее, в зрелые годы. И это в какой-то мере напоминает душевный и литературный путь Чехова,

может быть, самого сдержанного, самого застенчивого и задушевного русского писателя. Ведь только в зрелую пору таланта Чехов отказался от юмора как средства выразить свою заботу и тревогу о людях. Только в зрелую пору он перешёл к рассказам и повестям, где выражал своё отношение к людям и миру по-прежнему сдержанно, но в совершенно иной, не юмористической, форме.

После «Пакета» Пантелеев, превосходно владеющий оружием юмора, почти отказался от него. Не поступившись ни глубиной и разветвленностью эмоций, ни чёткостью характеристик, Пантелеев выработал другие стилистические средства для выражения своей внутренней темы: он перешёл от затейливых рассказов к внешне незатейливому, очень простому повествованию.

В последних сборниках Пантелеев разделил свои рассказы на два отдела — «Рассказы о подвиге» и «Рассказы о детях». Это несколько условно, потому что многие рассказы первого раздела написаны о подвигах детей, а большая часть рассказов о детях посвящена своего рода моральным подвигам — пусть небольшим, но очень важным, переломным для героев рассказа. «Подвиг» и «дети» — генеральные темы Пантелеева, — в сущности, слиты для него. И когда он пишет о подвигах взрослых, то пишет о них для детей, с внимательной заботливостью готовя своих читателей к большой, благородной жизни.

7

Подвиги детей… Они могут начаться и с игры.

Как-то большие ребята позвали малыша играть в войну и поставили его часовым в глухом углу сада. Взяли с мальчика честное слово, что не уйдет, пока его не сменят на посту. Поиграли и ушли из сада — про своего часового забыли. Стемнело, есть хочется, в сквере пусто, скоро сторож запрёт его на замок. А уйти нельзя — дал честное слово. И рассказчику, случайно обнаружившему мальчика в саду, не удалось уговорить его пойти домой. Пришлось разыскать на улице настоящего майора, чтобы он приказал оставить пост.

В этом простом и задушевном повествовании мне кажется особенно примечательной тональность рассказа: не умиление и, уж конечно, не насмешка, а уважение к малышу. «Ещё не известно, кем он будет, когда вырастет, но кем бы он ни был, можно ручаться, что это будет настоящий человек».

Вот эти поиски черт настоящего человека и увлекают Пантелеева. Именно они важны писателю.

Конечно, поступок безымянного мальчика, героя рассказа «Честное слово», ещё не подвиг. Он и помещён в разделе «О детях». Но так ли уж далеко от этой верности долгу, стойкости, мужества малыша до настоящего подвига? Ведь так, вероятно, поступил бы, когда был маленьким, и Мотя, одиннадцатилетний «адмирал Нахимов», о котором написан рассказ «На ялике» — одно из самых проникновенных и сильных произведений Пантелеева.

«Это был мальчик лет одиннадцати-двенадцати, а может быть, и моложе. Лицо у него было худенькое, серьёзное, строгое, тёмное от загара, только бровки были смешные, детские, совершенно выцветшие, белые, да из-под широкого козырька огромной боцманской фуражки с якорем на околыше падали на запотевший лоб такие же белобрысые, соломенные, давно не стриженные волосы».

В дни ленинградской блокады он перевозил пассажиров через Неву на большой тяжёлой лодке. Когда переправлялся рассказчик, зенитки начали обстреливать вражеский самолет. Осколки дождём падали вокруг лодки. Было страшно — всем, кроме мальчика. «Он только посматривал изредка то направо, то налево, то на небо, потом переводил взгляд на своих пассажиров — и усмехался».

Попытка завязать разговор с мальчиком, когда лодка пристала к берегу, не удалась рассказчику. Мотя был суров и немногословен. А на зенитной батарее рассказчик узнал, что мальчик — сын перевозчика, недавно убитого осколком во время переправы.

На обратном пути разговор состоялся. «Я… почему-то очень обрадовался и тому, что он меня узнал, и тому, что заговорил со мной и даже улыбнулся мне… Мне очень хотелось заговорить с мальчиком. Но, сам не знаю почему, я немножко робел и не находил, с чего начать разговор».