Воспоминания о Корнее Чуковском
Шрифт:
Вот его письмецо ко мне от 24 января 1956 года:
"24 января, 56. Переделкино.
Дорогая Маргарита Осиповна!
Меня мучит сознание, что я мог бы написать эту статейку умнее, душевнее - лучше. Писать о Блоке второпях, между делом - грешно и бесстыдно. Но милый Бек так внушительно уверил меня в ненужности моей статьи для Альманаха, что я с легким сердцем принялся за другую работу и пришлось в одну ночь скропать прилагаемый опус. Повторяю от души: буду рад, если он будет отвергнут. Тогда к следующему Альманаху я сочиню что-нб. более достойное, без цитат из собственной
Жаль, что не пришлось повидаться вчера (я был в лесу, недалеко от дома; не понимаю, почему домашние не позвали меня). А я так хотел расспросить Вас...
Ваш К. Чуковский".
Речь идет об альманахе московских писателей, первую книжку которого мы тогда собирали. "Статейка" - опубликованные там воспоминания Корнея Чуковского о Блоке, - я только что с удовольствием перечитала их. А его "мучит сознание, что мог бы написать эту статейку умнее, душевнее - лучше. Писать о Блоке второпях, между делом - грешно и бесстыдно". Это звучит как девиз.
Летом 1956 года Чуковский передал редколлегии альманаха рукопись своего "Чехова"... Помню, как я увлечение читала эту талантливую вещь и, дочитав, не имея возможности сразу связаться с Корнеем Ивановичем - у него на даче еще не было телефона, - попросту побежала к нему. Был ранний вечер, уже смеркалось, я знала, что Корней Иванович рано ложится и не любит поздних гостей, но я знала также, что он будет рад поскорей узнать, как мне понравился "Чехов". В его неизменном нетерпении побыстрее узнать, как воспринял человек его труд, тоже было нечто молодое, истинно писательское.
Мы решили открывать "Чеховым" третью книжку нашего альманаха - вторая была уже сдана в производство. Корней Иванович охотно согласился.
А дальше события стали развертываться так. Осенью 1956 года состоялось решение о создании журнала "Москва". В редколлегию нового журнала был включен и К. И. Чуковский. Первого апреля 1957 года Корнею Ивановичу исполнялось семьдесят пять лет, и ему хотелось, чтобы к этой дате непременно вышел "Чехов" - его новая последняя работа. Он вел себя крайне нервозно, писал главному редактору альманаха Казакевичу взволнованные письма, и наконец нам стало известно, что он передал рукопись "Чехова" в журнал "Москва".
По поручению редколлегии я написала Корнею Ивановичу довольно решительное письмо. И вот ответ, который принесли мне от него через два дня.
"7 января 57.
Дорогая Маргарита Иосифовна. Я страшно жалею, что необдуманно, по какому-то внезапному порыву передал свою статейку в другое издание. Все произошло оттого, что в производственном отделе мне сказали, будто материал "3-го Альманаха" еще не поступал в типографию...
Едва я вышел из Гослита, я опомнился и стал просить редакцию "Москвы" вернуть мне мою статейку. Редакция "Москвы" оскорбилась и заявила, что статьи не отдаст, что у меня уже нет никакого права на нее и т. д. ...
Мне очень больно, что со статьей о Чехове я поступил не по-чеховски. Знаю, сколько сердца (и труда) Вы отдали этой злополучной статье, и могу оправдаться только той болью, которую испытываю теперь.
Ваш Чуковский".
Надо ли говорить, сколь горько и обидно все это было для нас. Корней Иванович
* * *
Мы долго не встречались, и я очень ощущала отсутствие общения с Корнеем Ивановичем, - я успела привыкнуть за три предшествующих года видаться с ним часто и уже испытывала в этом острую необходимость. Мы встретились вновь случайно, на улице в Переделкине. Корней Иванович всем видом, как только мог, старался дать понять, что он мне по-прежнему друг. И я охотно, с радостью поверила ему. Возобновились наши встречи, наши долгие прогулки. Возобновилась наша дружба. И мы никогда не вспоминали об истории с "Чеховым", словно бы ее и не было. С тех пор наши отношения неизменно оставались самыми добрыми. И кто знает, может быть, дружеские отношения, прошедшие через испытания и разочарования, освобожденные от иллюзий и обольщений, надежнее и основательнее?
На Втором съезде писателей, в Колонном зале, мне вдруг передали по рядам пакет от Корнея Ивановича. В пакете были страница из "Чукоккалы" и записка, в которой Корней Иванович просил меня что-нибудь туда написать. Я призадумалась, огляделась... Вблизи от меня сидела Вера Михайловна Инбер, явно утомленная длинными докладами... И я написала:
На Втором на Всесоюзном съезде
С Верой Инбер мы сидели вместе.
И поток докладов полной мерой
Мы хлебнули вместе с Инбер Верой.
Есть хотели, пить хотели вместе,
На Втором на Всесоюзном съезде.
И в альбом Чуковскому Корнею
Написали это вместе с нею.
Я предложила Вере Михайловне подписать этот экспромт вместе со мной, но она отказалась. Вложив страницу в конверт, я отправила ее Корнею Ивановичу, кивавшему мне откуда-то из передних рядов. Отправила и думать забыла. А в перерыве, где-то в кулуарах, на меня буквально налетел Корней Иванович с объятиями и поцелуями, во весь голос, с чувством и пафосом декламируя: "На Втором на Всесоюзном съезде с Верой Инбер мы сидели вместе..." Чудесно! Прелестно!
– вопил он.
– Нет, вы только послушайте!
– обращался он к окружающим и снова и снова декламировал все те же строки, чем-то вдруг ему полюбившиеся. Я едва от него отбилась.
Через несколько дней я гуляла с кем-то в Переделкине, и нас обогнала на узкой зимней дороге длинная черная машина. Обогнала, замедлила ход, и начала пятиться назад, и остановилась, почти поравнявшись с нами. Из машины выскочил Корней Иванович и кинулся ко мне, упоенно повторяя: "На Втором на Всесоюзном съезде с Верой Инбер мы сидели вместе...". Что-то в ритме, в интонации этих немудреных строк очень уж пришлось ему по душе, и долго он еще вспоминал их и весьма театрально исполнял на разные лады. Впоследствии, в годах общения с ним, я видела, что так он неизменно откликался на все, что вдруг чем-то нравилось ему, шумел, радовался, хлопал в ладоши, всячески привлекая внимание окружающих, всячески стараясь и других вовлечь в его игру, в его радость.