Воспоминания о Рудольфе Штейнере и строительстве первого Гётеанума
Шрифт:
У Дмитрия Мережковского нас ожидало холодное разочарование. Его супруга, поэтесса Зинаида Гиппиус, — уже немолодая, странной наружности, — приняла нас с прохладной любезностью, исключающей настоящий разговор. Сам Мережковский был заинтересован в нем еще меньше: он слышал только самого себя, в отношении других, казалось, он был по-настоящему глух. Третий в этой компании, их друг Философов, из-за своей комплекции занимал много места, но несмотря на известное благодушие, производил впечатление какой-то дыры в пространстве.
"Философофофов": так фонетически охарактеризовал его однажды доктор Штейнер. Он не мог без досады вспоминать о встрече с этой троицей в 1906 году в Париже. Вот что он рассказывал: "Дама играла своей красивой туфлей, все время глядя
5
Т. е. совместное причащение католиков и православных. — Прим. пер.
Из тех, кто принадлежал к писательским кругам, с которыми дружил Бугаев, на его отношение к Рудольфу Штейнеру особым образом отреагировал один человек — философ Николай Бердяев. Приведу краткие выдержки из его писем 1912 года к Бугаеву, сохранившихся случайно, они характерны для тогдашней постановки вопроса. Эти письма побудили Бугаева спросить у доктора Штейнера, может ли быть допущен Бердяев, не являющийся членом Общества, на предстоящие лекции в Гельсингфорсе об "Оккультных основах Бхагават Гиты".
(Из письма к Бугаеву от 8 июня 1912 года)
"Уже несколько лет я испытываю большой интерес к Рудольфу Штейнеру, он мне близок. Я изучил его книги. (…) Хотя мне не нравится его стремление уподобить мистику науке и сделать оккультизм чем-то естественнонаучным в духе Геккеля, (…) однако я считаю его выдающимся человеком, значительным явлением. (…) Я охотно поехал бы в Мюнхен ради встречи с ним, но это невозможно. (…) Я считаю оккультизм одной из основных проблем нашего времени. В личности Штейнера проявляются в обостренном виде старые, тысячелетние судьбы оккультизма. Лучшая книга Штейнера-"Как достичь познания…". Ей присуща удивительная ясность и последовательность в мыслях. В связи с ней у меня есть вопросы, на которые Вы сможете мне ответить благодаря Вашему близкому знакомству со Штейнером. (…) Оккультизм Штейнера считается формой христианского гнозиса. Почему весь этот путь (путь посвящения) идет "снизу вверх", — только через человеческое усилие, без благодатной помощи сверху? — Тайна человека не отделима от тайны Христа; человеческая природа не только тварная. Она причастна Божественной природе через Богочеловека. Эту тайну христологии открыли мистики, а у Штейнера никакой христологии нет, поэтому его антропософия неверна. Что это значит? (…) Другой вопрос: почему в конце концов он отрицает дионисийскую силу, инстинктивно-бессознательный жизненный элемент? (…) Почему он такой рационалист? (…) Наконец третий вопрос: признает ли Штейнер творческое в качестве абсолютно изначального, признает ли творение никогда не бывшего через человека? Не является ли путь посвящения неким пассивным обучением (…) какой-то древней, статичной на протяжении многих тысячелетий, творчески не возрастающей мудрости?
В моих глазах священство непоколебимо, его не может затронуть никакая революция. (Я человек церковный.) Но пророчески-творческая область свободна и не может быть скована консервативно-священническим духом".
Во втором письме из Москвы, датированном 9 декабря 1912 года, он пишет, в частности, следующее:
"Этим летом и осенью я много читал и перечитывал Штейнера. Внутренне многое для меня прояснилось и было заново осознано. Во многом я против штейнеровского пути. Но у меня нет враждебности к нему. (…) Я придаю ему огромное значение и вижу в нем симптом великого космического поворота, обращения к тем тайнам Космоса, которые до сих пор были скрыты как от Церкви, так и от науки. Я ощущаю содрогание физического бытия. Налетает сильный космический ветер, и человек может быть унесен космическими вихрями, если он будет и впредь оставаться в неведении. (…) Но необходима также религиозная опора, чего штейнеризм
Бердяев не замечает, что этой своей последней фразой он опровергает упрек в адрес штейнеровского оккультизма, высказанный им в предыдущем письме. Он мог бы подкорректировать и прочие упреки, — особенно после своей поездки в Гельсингфорс. Вместо этого в своей автобиографии в связи с воспоминаниями о встрече с Рудольфом Штейнером он избирает пренебрежительный тон превосходства. Так человек проходит мимо того, что могло бы оказаться ему — в соответствии с его существом — ближе всего.
Поездки на курсы лекций Рудольфа Штейнера
В Гельсингфорсе мы остановились в той же самой гостинице, в которой предстояло жить доктору Штейнеру. Постепенно образовалась группа примерно из тридцати русских, — нечто ироде "русской провинции". На длинной деревянной станционной платформе, — уже в такой близости от России, — мы пережили счастье от возможности встретить с цветами тех, кого ожидали. Фрейлейн фон Сиверс была ослепительно хороша, доктор Штейнер — сердечен и серьезен в своей обычной любезности. — Мы полюбили прогулки по пляжу в прекрасные белые ночи; множество разговоров велось со старыми и новыми друзьями.
Среди них выделялся своим нервным возбуждением философ Бердяев, для которого Бугаев выхлопотал разрешение прослушать с нами этот цикл доктора Штейнера. Невероятная смесь надежды, изумления и отрицания бурлила в нем. Он знал, что утратил бы значительную долю самоуверенности, предоставь он доктору Штейнеру место в своей душе в соответствии с чувством истины. Мучимый разладом, он в возбуждении пробегал все белые ночи по берегу моря.
С величайшим волнением ожидал доктора Штейнера еще один друг — Александр Поццо, за которым была замужем моя сестра. Ему предстояло увидеть доктора Штейнера впервые.
Уже вскоре после приезда доктора Штейнера нас позвали к нему. Он сразу сказал, обращаясь к каждому из нас в отдельности: "Я прошу Вас прийти завтра в лекционный зал на эзотерический урок". Так для меня отпал долго мучивший меня вопрос: имею ли я право находиться вблизи него, если, как мне казалось, я веду себя иначе, чем он от меня ожидает. (Только спустя четыре года после этого мы обсудили это недоразумение.)
От нашего дорогого друга Поццо мы узнали, что он обратился к фрейлейн фон Сиверс с такими словами: он приехал не в качестве приверженца антропософии, поскольку у него еще есть сомнение, не антихрист ли доктор Штейнер. Этот вопрос задавали себе многие религиозно настроенные русские. "Ну, проверьте это, — ответила фрейлейн фон Сиверс, — и если Вы сочтете обоснованным Ваше недоверие, то имейте также мужество сообщить нам это". Однако открытость Поццо непосредственным впечатлениям позволила ему навсегда обрести полное доверие к доктору Штейнеру.
Эзотерические уроки стали для нас как бы медитацией, проводимой самим Рудольфом Штейнером. Возникали новые отношения с ним и с руководимым им кругом. Сильное действие оказала лекция, которую он прочитал специально для русских слушателей курса.
На обратном пути мы проехали через Москву без остановки, с одного вокзала на другой. Как хороши были золотые купола ее церквей, ее домики, дремлющие в садах, ее старые дворцы! Я навсегда прощалась с этой Москвой. Моя мать устроила для нас временное пристанище в новом, еще только строящемся большом доме, — уже не в том деревянном домишке, где два года тому назад нас мучил стихийный дух. Вид был прямо на лесок, где росли древние липы, принявшие самые удивительные формы благодаря причудливой игре природы. Было чувство, как будто ты в сказочном мире, в окружении разнообразных стихийных существ, материализовавшихся в деревьях; тревожно-жуткое сквозило в приветливости зелени и очаровании цветов. Бугаев не находил себе покоя в этом месте. Его нервозность росла также из-за постоянно осложняющихся отношений с друзьями по литературному миру.