Воспоминания об Александре Грине

Грин Нина Николаевна

В Феодосии были две не очень богатые библиотеки - городская и у водников. А как только у нас появлялись хотя бы небольшие свободные деньги, Александр Степанович покупал книги. Когда приезжали в Москву, любили бывать на книжном развале у Красных ворот.

Из русских писателей Александр Степанович многих любил и ценил. Очень ценил Льва Толстого, восхищаясь его мастерством, силой таланта, великим, «даже как бы циничным» знанием жизни. Любил искренне и сердечно

PAGE 400

Чехова.

«Настоящий художник и настоящий человек, - говорил Александр Степанович, - какая умная, добрая душа; мало кто так любит людей, как он». Любил Лескова - «страстный, своеобразный человек, трудный и талантливый. Учиться и учиться у него надо».

Горький, Бунин, Достоевский, Аксаков, Щедрин, не весь Тургенев, Гоголь - привлекали Александра Степановича и ценились им. Разве перечислишь тех, кого он читал, о ком говорил.

Среди молодых русских прозаиков серьезно привлекали его внимание Малышкин, Булгаков, А. Толстой, Фадеев, Катаев, Ильф, Федин.

С удовольствием читал Александр Степанович китайские сказки, «Русские сказки» Афанасьева, книги о путешествиях, например «Путешествие в Южную Америку» Ионина, и другие. Любил иностранную литературу; Эдгара По, Сервантеса, Диккенса, Бальзака, Мопассана, Дж. Лондона, Сеттона-Томпсона, Киплинга - особенно «Свет погас», Мериме, Стендаля, Цвейга, Синклера Льюиса - особенно «Главную улицу» и «Мартина Эрроусмита», Голсуорси, Гофмана; из молодых - Ша-дурна «Где рождаются циклоны», Арлена «Зеленая шляпа», Дорджелеса «Ехать…» и многое, многое другое, что уже угасло в моей памяти.

ПОРТ

Запахи, шум и грохот порта любил Александр Степанович. Это, говорил он, осталось в нем с юности, с Одессы, когда, работая или ища работы и пищи, целые дни толкался он по порту, его закоулкам, припортовым кабачкам и харчевням.

Острые запахи моря, нагретой солнцем пыли, каменного угля, грохот лебедок, крики грузчиков, ароматы выгружаемых и нагружаемых товаров, фруктов, стройная суета работы, дали пройденных или впереди лежащих путей песней вошли в его душу и остались там навсегда.

Летом почти каждый день, хотя бы ненадолго, мы заходили с ним в Феодосийский порт. Мало в нем было движения в те годы, но порт все равно прельщал нас. Иногда, молча, «положив душу на бок», как говорил Александр Степанович, сиживали мы где-нибудь в уголке порта будто бесцельно, но так хорошо!

14 Зак. № 272 PAGE 401

Почти напротив въезда в Феодосийский порт был полуподвальный кабачок «Серый медведь». Александр Степанович любил зайти туда выпить вина, съесть чебуреки. «Только в припортовых местах можно встретить такое несоответственное, но уютное название кабака», - замечал Александр Степанович (см. «Алые паруса»).

В Москве, в клубе Дома ученых, Александр Степанович играет с кем-то на бильярде. Интересная партия в самом разгаре. В этот момент в бильярдную входит администратор и обращается к играющим: «Прошу, товарищи, очистить бильярд. Анатолий Васильевич Луначарский хочет поиграть». В бильярдной оживление, наблюдающие за игрой стоя, отходят, садятся в кресла, стоящие в дальнем углу комнаты; ожидающие очереди частью расходятся.

Александр Степанович продолжает игру, как бы не слыша слов администратора. Тот подходит к нему: «Товарищ Грин, я прошу вас освободить бильярд для Анатолия Васильевича. Прошу вас».

Александр Степанович на минуту приостанавливает игру и говорит: «Партия в разгаре, мы ее доиграем».
– «Но Анатолий Васильевич

должен будет ждать!» - «Так что же, и подождет. Я думаю, Анатолию Васильевичу будет приятнее посмотреть хорошую игру, чем видеть холопски отскакивающих от бильярда игроков. Прав ли я?» - обращается он к своему партнеру. Тот кивком выражает свое согласие. «Но ведь это для Анатолия Васильевича!» - тщетно взывает администратор. «Тем более, если вы не понимаете», - бросает Александр Степанович и продолжает игру. В это же мгновение в бильярдную входит сопровождаемый несколькими лицами Луначарский. Администратор с растерянным видом бросается к нему, пытаясь что-то объяснить. «Не мешайте товарищам играть», - останавливает его Луначарский, садится в кресло и наблюдает за игрой.

ОТНОШЕНИЕ ГРИНА К ДЕТЯМ

В самом Александре Степановиче, замкнутом, одиноком, внешне суровом человеке, иногда мелькало что-то детское.

* * *

PAGE 402

Детей он любил по-своему, не сюсюкая. Он жал им руки, как взрослым, разговаривал с ними, как с равными, никогда не ахал и не удивлялся им, - как Эгль в «Алых парусах». Говорил: «Люблю их душевную невинность и естественность, но не люблю замечать их будущую взрослую сущность, а у них это очень рано проявляется».

Дети типа Ассоль из «Алых парусов» или Тома из «Гнева отца» влекли его к себе, как равные.

В 1924- 1925 годах в Феодосии было много беспризорников, ютились они в подвале разрушенного дома, недалеко от нас, и у Александра Степановича были с некоторыми из них теплые отношения: «Даст ли жизнь им возможность стряхнуть с себя то уродливое, что привила им беспризорность», -говорил Александр Степанович.

«Вдохновение?
– спрашивал Александр Степанович.
– Для меня вдохновение - это хорошее, спокойное состояние в часы писания, когда все идет стройно, не цепляясь, как цепь, - звено за звеном. И лишь иногда, прочитав написанное, я испытываю волнение удовольствия, определяемое для меня одним словом «хорошо». Лучше всего об этом сказал Ромен Роллан: „Опытный художник знает, что так называемое вдохновение приходит редко, что разум заканчивает дело интуиции"».

«Тот, кто сделает мне настоящее зло, - говорил Александр Степанович, - всегда ответит за это без личного моего участия в расплате: судьба расплатится так или иначе, раньше или позже».

* * *

* * *

ВИНОГРАДНАЯ ВЕТВЬ

Отузы. 1926 год. Жаркий солнечный день, чуть освежаемый легким ветерком с моря. Береговой дорожкой мы возвращаемся из ресторанчика к себе на дачу, на «обвеваемый холм». Проходим мимо почти разрушенного здания бань. Александр Степанович останавливается и указывает на оконный просвет в глубине здания. В просвете видна виноградная ветвь, слегка колеб-