Воспоминания об Александре Грине
Шрифт:
– Ну и осточертело же мне здесь, только и маячит перед глазами сруб колодца да ствол дерева, - горестно говорил он при каждой моей неудаче.
И я решила без разрешения Александра Степановича обменять часы на монашескую хатку. Что это только хатка - неважно, но зато она стоит высоко, в глубине сада, фасадом на юг, боковые окна на восток. Это будет то, чего всегда хотел Александр Степанович.
…На следующий день к полудню комната Александра Степановича была побелена, полы хорошо промазаны
PAGE 387
глиной
Александр Степанович весь день лежал в тени под орехом. Ел в тот день, как ни разу за последние два месяца, - с аппетитом. Тоскующего взгляда не было.
Как стал спускаться вечер, он мне говорит:
– Не надо меня нести в дом, я хочу сам пойти.
– Да ты же упадешь!
– Ты мне немного помоги, так и доплетемся. Я сегодня себя чувствую значительно бодрее.
Мы с ним тихонько и побрели.
Кровать Александра Степановича стояла у широкого трехстворчатого окна, в окно выглядывали головки зацветавших лилий - оно было невысоко над землей. А в другое окно, у ног Александра Степановича, протянула свои ветки невысокая молодая слива. Из окна у постели открывался широкий вид на уходящие к реке черепичные крыши старокрымских домиков и окрестные высокие лесистые холмы.
Ночь Александр Степанович спал хорошо, ни разу не курил. Я спала в этой же комнате на кушетке. Наутро он встретил меня таким хорошим светлым взглядом, что сердце дрогнуло от радости: неужели новое жилье будет для него спасением?
Александр Степанович не отрываясь смотрел в окно. Восходящее солнце заливало веселым светом скромную белую комнатку. Начало лета - все щебетало, цвело и благоухало.
Как стало пригревать, он снова попросился под любимый орех. Опять я его вела и не могу сказать, чтобы он спотыкался или от слабости висел на мне. Шли очень, очень медленно. Мать хотела помочь с другой стороны, он отказался. Позавтракал тоже хорошо - съел что-то горячее и выпил чаю. Оставив его под деревом, я занялась устройством жилья и, немного поработав, снова пошла к нему.
Сад был запущен, зарос густой травой и дикими маками. Этот яркий ковер подходил к самой кровати Александра Степановича. В траве, недалеко от него, сидела маленькая девочка с большими черными серьезными глазами. Ее красное платьице алело в траве, как маки, из которых она плела венок. Это была четырехлетняя Кле-рочка, племянница жены Бориса, брата Александра Степановича. Бледный, худой Александр Степанович спо-
PAGE 388
койно- ласково поглядывал на ребенка. Я невольно залюбовалась ими.
– Что так ласково смотришь?
– спрашивает Александр Степанович.
– Мне сейчас хорошо и спокойно, словно я в собственном
В этот день он сказал мне:
– «Недотрога» окончательно выкристаллизовалась во мне. Некоторые сцены так хороши, что, вспоминая их, я сам улыбаюсь.
Видя такое доброе состояние Александра Степановича, я решила им воспользоваться и рассказать правду:
– Тебе нравится здесь?
– Очень, Давно я не чувствовал такого светлого мира. Здесь дико, но в этой дикости - покой. И хозяев нет.
– Хорошо бы такой домик нам… - говорю я.
– Конечно, хорошо, да разве можем мы об этом счастье теперь думать, - бедняки мы горькие.
– А может быть, тебе больше нравится дом Савина *, ведь он большой, настоящий?
– Нет. Тот дом на север, сад под уклон - неуютно. Этот же, хоть и хатка и садик, да к сердцу больше лежит.
– Так что, если бы у нас была возможность, ты купил бы его?
– Ну купил бы. Да что ты ко мне, как следователь, пристаешь!
Тогда, вынув из кармана фартука купчую, подаю ее Александру Степановичу:
– Читай и на меня не сердись…
День прошел в отличном настроении, в мечтах и разговорах о будущем, о цветах и деревьях, какие посадит Александр Степанович. Могу сказать - это был один из самых радостных дней нашей жизни.
В эти дни он хорошо ел и утром и вечером шел к постели сам.
На пятый день утром, после завтрака, он сказал, что сегодня не хочет в сад - полежит в домике, так как чувствует себя неважно. Вялость. И ноет в желудке. В
Нам весной предлагали его купить.
– Прим. Н. Н. Грин. 389
предыдущие дни он ни на что, кроме слабости, не жаловался.
Под вечер пришел доктор Яковлев *. Он долго сидел у Александра Степановича, внимательно осматривал, ощупывал, расспрашивал его; обещал выписать лекарство, которое успокаивает боли в желудке, и, извинясь, что торопится в санаторий, попросил дать ему помыть руки.
В домике у нас еще не было умывальника, таз стоял в саду. Поливая ему на руки, спрашиваю:
– Почему у Александра Степановича рвота?
– У вашего мужа рак желудка. Я это увидел, как вошел в комнату. Года два работал в клинике профессора Оппеля, и у меня есть некоторый опыт в распознании раковых больных даже по внешнему виду.
Хотелось кричать от боли - ведь это же полная безнадежность. А надо было молчать, чтобы он ничего не услышал в открытые окна. Я только тихо сказала врачу:
– Пошлите меня сразу же в аптеку. По дороге врач говорил мне:
– То, что я раньше нашел у вашего мужа остаточные явления туберкулеза легких и не увидел рака, - это бывает. Болезнь, в тот момент более активная, заслонила другую, менее активную. Оттого-то он и не выздоравливал от первой, мешала общая интоксикация. Ухудшила общее положение невозможность полного клинического обследования.