Воспоминания
Шрифт:
На следующую осень Дмитрий приехал снова, и мы опять совершили путешествие на яхте. Мне нравилась такая жизнь, простая, спокойная, без всяких условностей. Иногда я сама вставала к рулю, и принц учил меня вождению яхты. Команда состояла из трех человек и был еще стюард, который убирал каюты и готовил еду. Мне приходилось управляться без горничной, и я вспоминаю, как мучилась со своими волосами, которые никак не удавалось привести в порядок. В конце концов я придумала выход: заказала себе парик!
Но с париком оказалось еще сложнее, чем с собственными волосами, поскольку я не умела делать прическу. Начать с того, что его нужно было расчесывать, а это занятие не из легких: уверяю вас, парик расчесать труднее, чем спутавшиеся волосы на голове.
Спустя десять дней мы вернулись в Стенхаммер, и Дмитрий уехал в Россию. В октябре мы покинули загородный дом и переехали во дворец в Стокгольме. Комнаты, которые мы занимали, были большими и темными, с великолепной обстановкой, которой было недостаточно, чтобы их заполнить, и со стенами, увешанными старыми гобеленами.
Той осенью я узнала, что у меня будет ребенок, и хотя физически чувствовала себя хорошо, пребывала в растрепанных чувствах, впала в хандру. Принц после перерыва вернулся к исполнению своих обязанностей в генеральном штабе военно–морских сил, и я видела его только вечерами. Праздность и одиночество угнетали меня. Я занималась вышиванием, пыталась читать, но, поскольку образование мое было весьма поверхностным, из чтения я ничего не извлекала. Я не была приучена к серьезным книгам и систематическому изучению выбранной темы. Во мне не был пробужден дух изыскания, анализа и способности сравнения. Я жила в окружении традиций и воспоминаний о великих временах, не осознавая их и не идентифицируя себя с ними. История Швеции, дворец, музей, коллекции предоставляли широкие возможности, но я даже не помышляла об этом.
Я подумывала о занятиях благотворительностью. Это всегда было главным делом тети Эллы и ее окружения. Но, похоже было, здесь, в Швеции, в такой помощи никто не нуждался. Все было замечательно организовано, и мне свои силы приложить было некуда.
Хотя мое здоровье не давало малейшей причины для беспокойства, мы почти не бывали в обществе, а меня окружили такой заботой и такими мерами предосторожности, что в конце концов я сама поверила в собственную слабость.
Прошла зима. Я страстно желала присутствия рядом кого нибудь из близких, горько сожалея, что у меня нет матери. Тетя Элла отказалась приехать ко мне, она была поглощена созданием женской общины и не могла, написала она, обходиться без своего дела.
Наступило время родов. Боли начались вечером, но все же ночью я смогла поспать. Утром моя невестка кронпринцесса (дочь герцога Коннахта, она умерла в 1922 году) пришла навестить меня и оставалась со мной весь день. Мы вместе провели эти долгие часы страдания, и когда ночью я наконец разрешилась от бремени сыном, именно она накладывала мне на лицо смоченную хлороформом маску.
Согласно обычаям шведского двора новорожденный был торжественно представлен королем членам правительства и высшим сановникам двора. Я не могу точно вспомнить, происходило это той же ночью или утром следующего дня, но в памяти отчетливо сохранилась картина, как мой конюший и баронесса Фалькенберг, оба в полном парадном одеянии, забирают у меня с постели ребенка, чтобы нести его к королю.
Как только я оправилась после родов, сына окрестили в одном из залов дворца. Я так надеялась, что кто нибудь из членов моей семьи примет участие в церемонии, но этого не произошло. Только бывшая гувернантка мадемуазель Элен приехала из России, чтобы присутствовать
Они прибыли на своей яхте в сопровождении эскорта из флотилии военных кораблей. Стокгольм был расцвечен флагами двух стран. Мы поднялись к ним на яхту, чтобы встретить их и сопроводить на берег. Их приезд имел для меня особое значение, они воплощали для меня Россию, о которой я страстно мечтала, находясь вдали от нее. А потому я с воодушевлением встречала своих монархов, и от их сердечности вновь ощутила себя — как они в шутку обычно называли меня — их «старшей дочерью».
Но судьба была так безжалостна, что омрачила даже эту радость вторжением насилия и смерти. Императора и императрицу восторженно встретили на берегу, великолепными празднествами был отмечен их визит, но когда высоких гостей доставили во дворец, после официального обеда, спрятавшийся злоумышленник выстрелил из револьвера в шведского генерала. Он был смертельно ранен и вскоре умер. Мотив этого преступления остался нераскрытым, быть может, убийца ошибочно принял шведа за русского сановника. Столетиями в Швеции не происходило ничего подобного. Все были потрясены, а я потеряла покой, опасаясь за жизнь наших гостей до их отбытия.
Вскоре после этого мой муж отправился на два месяца в плавание. Вот и еще одной разлукой стало больше. Мне нужно было привыкать обходиться без него, самостоятельно организовывать свою жизнь. Все реже и реже мы теперь бывали вместе.
Я с трудом пыталась завести друзей. Меня тянуло к людям, от которых прежде я была отгорожена. Мне казалось, что от близкого знакомства с ними я смогу больше узнать о жизни и как противостоять ей. Я была очень молода и очень самоуверенна, тогда я еще не понимала, какой помехой для свободного общения с людьми станет великокняжеское воспитание, унаследованные черты и привычки.
«Курицы не могут научиться летать, а орлы — разговаривать, как попугаи». Принцы царствующих фамилий — это особый разряд людей, которых веками взращивали во дворцах, отгораживая от реальности, строго приглядывая, ограничивая условностями, обрекая жить среди своих мечтаний и иллюзий. Мы чужды этому миру и его нуждам, а потому обречены на уничтожение и забвение.
Меня, приехавшую из России, несколько удивляло отношение народа Швеции к королевской семье. Они, казалось, смотрели на нас с любовью, но воспринимали скорее как больших детей, любимых детей, чья жизнь, интересы и владения составляли свой особый мир, великолепный, волнующий и необходимый для красоты и полноты картины мира как такового. Любопытство, которое в Швеции вызывало каждое наше действие, даже самое незначительное, несомненно, было частью этой психологии толпы. Вся нация наслаждалась спектаклем. Наши характерные черты, хорошие и плохие, обсуждались с разных сторон безо всякого недоброжелательства, с добродушною усмешкой, как взрослые толкуют о выходках своих детей.
В России было иначе. Там император обладал полной и неоспоримой властью над страной и подданными. Он был, в известной степени, богом, и это распространялось на его семью. В России не было той связанности этикетом, постоянного выставления себя напоказ, ограничения естественной потребности непринужденного общения с близкими людьми, как в Швеции.
В России было гораздо легче завязать дружеские отношения. Общественная жизнь едва существовала. Устраивались великолепные церемонии, но они случались редко, и этикет соблюдался только в официальных случаях. Наши дворцы представляли семейные святилища, оберегаемые не только от всяких посягательств извне, но даже от нескромного взора. Правда, мы принадлежали к семье бессмертных, и то, что мы не были свободны от недостатков, нам прощалось, ведь русские люди со своим Богом на короткой ноге, а потому их подход к Нему вполне доверительный. Позиция русского народа по отношению к нам не была осложнена снобизмом, это не свойственно моим соотечественникам.