Воспоминания
Шрифт:
Ситуацию можно обрисовать в нескольких словах: в Швеции жизнь была трудна для понимания, но народ был простым, в России же все обстояло наоборот: жизнь была простой, но народ понять было трудно. Те русские, которых принимали в наших домах, очень легко становились нашими друзьями, но они, главным образом по причине своего чрезмерного, почти болезненного самолюбия, часто обижались из за пустяков и прекращали дружеские отношения. А те, кто не был допущен, считали, что ими пренебрегают и изливали свою горечь в критицизме, который несли в народ, их речи жадно слушали и усваивали. И так мало–помалу Олимп был уничтожен.
Как я уже сказала, первая отлучка мужа оказалась для меня тяжелым испытанием, но в то же время пошла на пользу, поскольку поставила перед необходимостью самой организовывать
В то лето я впервые после замужества поехала в Россию с сыном, которому было лишь несколько месяцев, чтобы показать его семье и друзьям. Сначала я жила в Петергофе, куда меня пригласили император и императрица, а потом отправилась в Москву повидать тетю Эллу.
Эта последняя поездка оказалась очень мучительной для меня. Я приехала в Николаевский дворец, тетя здесь уже больше не жила, и только несколько комнат было оставлено в ее распоряжении. Свита очень уменьшилась в числе, многие из старых слуг здесь уже не работали. В мои прежние комнаты доступа не было. Повсюду, где некогда жизнь была столь упорядоченной и отлаженной до последней мелочи, я видела печаль, упадок, запустение.
Тетя Элла жила в созданном ею монастыре, откуда руководила строительством церкви, больницы и других строений согласно своему плану. Ее целью было учредить женскую общину, монахини которой по роду своей деятельности походили бы на дьякониц раннего христианства. Вместо жизни в затворничестве они посвятили бы себя специально заботам о больных и бедных. Эта идея была столь чужда русскому характеру, что возбуждала любопытство в народе и встретила стойкую оппозицию части высшего духовенства. Тетя Элла разработала для себя и своих монахинь одежду крайне скромную, строгую и красивую. Это вызывало критические нападки, все, казалось, смеялись над нею. Но ничто не могло заставить ее отказаться от задуманного. Она все же нашла в себе мужество выйти из рамок, которые предписывали сохранять «положение», предназначенное ей по рождению и воспитанию. Я отметила, что, освободившись от них, тетя могла лучше понять народ и соотносить себя с реальностью. Став ближе к бедам, слабостям и грехам человечества, она приняла их, проникая в скрытые мотивы и страсти, которыми движется мир, все поняла, все простила и возвысилась душой. Но она сохраняла верность былой привычке умалчивания, никогда не поверяла мне свои планы и трудности. Я должна была собирать информацию на стороне или руководствоваться интуицией, поскольку не любила задавать вопросы. Москва, куда я стремилась как к себе домой, изменилась настолько, что порой казалась мне городом, который я совершенно не знала. Я больше не испытывала прежнего чувства к ней и вернулась в Швецию с ощущением невозвратимой потери.
Дубовый холм
Ту зиму мы тоже провели во дворце, в мрачных апартаментах, увешанных гобеленами. Строительство нашего дома шло полным ходом, и мы уже подумывали об обстановке. Я обратилась к королевскому казначею и поинтересовалась, какой суммой могу располагать для этой цели. Он спокойно проинформировал меня, что смета уже давно превышена, и выделенных тетей Эллой денег едва хватит, чтобы закончить строительные работы. К тому же, по условиям брачного контракта, я должна была нести все расходы по ведению нашего домашнего хозяйства;
Изначально материальная сторона брака была плохо урегулирована тетей Эллой и русским двором. По недоразумению и недосмотру отдельных лиц при дворе я оказалась лишена существенных привилегий, распространявшихся на меня по давнему обычаю, и имела много неприятностей, связанных с состоянием моего дяди, с которого тетя Элла получала только процентный доход, наследование же переходило ко мне. Теперь было слишком поздно что либо предпринимать, ничего нельзя было исправить; моя тетя со свойственным ей пренебрежением ко всему материальному растратила много средств, которыми она в действительности не имела права распоряжаться без моего согласия. Брачный контракт был составлен и подписан министрами двух стран и скреплен государственными печатями. Никакого возмещения мне не полагалось.
Мои деньги находились в России. Проценты сначала выплачивались мне через одного из атташе русского дипломатического представительства, который действовал как мой личный секретарь в русских делах, через него проходила и вся моя корреспонденция. Позже, поскольку атташе в посольстве часто менялись, сочли более целесообразным выплачивать деньги через дворцового казначея, который контролировал мои расходы. Наше положение обязывало нас жить на широкую ногу, и все мои деньги шли на хозяйственные нужды, так что на личные расходы у меня практически ничего не оставалось. Я никогда не могла, к примеру, приехав в Париж, покупать платья в лучших домах моды. Я покупала готовую одежду в магазине «Галери Лафайет» и носила готовую обувь.
Это не казалось мне странным. У меня были очень простые вкусы, слишком простые, как я теперь понимаю, в отношении денег я вообще была малосведущей. А потому я не испытывала каких либо переживаний на этот счет.
Единственное, что мне иногда хотелось, это иметь больше отличных лошадей. Мои средства позволяли держать только трех–четырех, а это меня не удовлетворяло.
Зимой мы часто бывали в обществе. Непрерывная череда развлечений, приемов и званых вечеров вызывала неодобрение короля. Он высказывал свое недовольство моему мужу, но никогда не бранил меня. Ко мне он всегда был исключительно добр. Я имела в нем настоящего друга, таковым он остается и поныне, несмотря на все то, что потом произошло.
Живой темперамент не позволял мне долго выдерживать придворный этикет, и это его забавляло; с ним я всегда чувствовала себя свободно. Мы испытывали друг к другу полное доверие. Иногда он брал меня на охоту на оленей, никто из женщин, кроме меня, в этом не участвовал. Во время поездок на поезде в его вагоне я играла в бридж с седобородыми пожилыми мужчинами и радовалась даже небольшому выигрышу. Зимой я входила в круг лиц, которые ежедневно играли с ним в теннис на замечательных закрытых кортах Стокгольма. Короче, мой свекр баловал меня, и мы были такими добрыми друзьями, что я порой позволяла себе подшучивать над ним. Иногда сведения об этом просачивались в газеты, где подавались в сильно преувеличенном виде, но он вполне терпимо относился к моим выходкам.
Например, однажды зимой, когда мы специальным поездом в несколько вагонов поехали кататься на лыжах в Далекарлиа, мне пришла мысль притвориться старушкой и поднести цветы королю, который играл в бридж в головном вагоне. Мой план восторженно поддержали другие пассажиры нашего вагона, и я взялась задело. Грима у меня не было, лишь немного пудры. Я изобразила морщины при помощи жженой пробки, а щеки натерла кусочками свеклы. Глаза я спрятала за темными очками, а голову покрыла большой шерстяной шалью. Затем я одолжила у одной из горничных подбитую мехом накидку и надела ее наизнанку. Все было готово. Проводник остановил поезд на первой станции, и я вышла, прихватив завернутые в газету три увядших тюльпана. Один из адъютантов, который был в курсе затеи, сообщил королю о желании старой женщины засвидетельствовать ему свое почтение. Меня допустили в его вагон. Когда я вошла, он встал и сделал несколько шагов навстречу. Я вручила ему цветы, пробормотав несколько слов дрожащим голосом.