Воспоминания
Шрифт:
Не оставляй меня долго без писем. И улучи для меня часок – напиши побольше о себе. Что слышно с Эдгаром По? Кому и куда ты его посылаешь? Хочу знать о тебе поскорей и побольше.
В Москве на масленице была Ахматова и была у меня [197] . Как я жалею, что ты не знаешь ее! Это – само благородство! Женечка! Целых пять месяцев длится зима. В окне зимний пейзаж – снежные крыши и купол Неопалимой Купины [198] . Эта зима, несмотря на то, что я почти все время хворала, была благословенной зимой. Машенька совсем хорошая, ходит к Валерии Дмитриевне и читает ей вслух. Летом опять будем жить вместе. Если бы были деньги, мы бы на два месяца приехали в милый Судак. Но я почти ничего не зарабатываю: переводов нет. Напиши, как Вы решили относительно операции Евг‹ении› Ант‹оновны›? Обо всех напиши и всем от меня сердечный привет. На 4-й неделе
[197] В комнате Парнок, по воспоминаниям Л.В.Горнунга, висел фотографический портрет Ахматовой с её дарственной надписью, подаренный в этот приезд; в библиотеке Парнок были три книги Ахматовой – «Белая стая», «Четки», «У самого моря», – все с её дарственными надписями (ныне – в библиотеке РГАЛИ).
[198] Парнок жила в то время в 1-ом Неопалимовском переулке, напротив церкви. Дом сохранился, церковь снесена.
Твоя Соня.
Ольга Николаевна тебе кланяется.
Вот стихи:
Как дудочка крысолова,
Как ртуть голубая луны,
Колдует тихое слово,
Скликая тайные сны.
Вполголоса, еле слышно
Окликаю душу твою,
Чтобы встала она и вышла
Побродить со мною в раю.
Над озером реют птицы,
И вода ясна, как слеза, -
Поднимает душа ресницы
И смотрит во все глаза [199] .
[На полях:] P.S. Недавно Пастернак прочел нам новую поэму Марины: «Поэма конца». Разнузданность полная, но талантливо необычайно [200] .
P.S. Карточку вышлю как только выберусь к фотографу. Он живёт далеко от меня, а я почти не бываю в городе, т‹о› е‹сть› в «центре».
[199] Вошло в сборник «Вполголоса» (с.17).
[200] Независимость этого суждения станет очевидной, если вспомнить ту беспримерную энергию восторга, с которой внедрял это произведение в московский литературный круг его исполнитель. Ср.: «Я четвертый вечер сую в пальто кусок мглисто-слякотной, дымно-туманной ночной Праги, с мостом то вдали, то вдруг с тобой, перед самыми глазами, качу к кому-нибудь, подвернувшемуся в деловой очереди или в памяти, и прерывающимся голосом посвящаю их в ту бездну ранящей лирики, Микельанджеловской раскидистости и толстовской глухоты, которая называется Поэмой Конца» (Рильке Р.-М., Пастернак Б., Цветаева М. Письма 1926 года / Подгот. текстов, сост., предисл., пер. и коммент. K.M. Азадовского, Е.Б.Пастернака, Е.В.Пастернак. М., 1990. С.52-53).
Дорогая Женечка!
Наконец-то ты откликнулась на мой привет. Я, конечно, не сержусь, п‹отому› ч‹то› слишком хорошо знаю, как иногда невозможно писать письма, но мне было грустно от твоего молчания.
Мне очень дорого, что ты так приняла наш «Узел» и, в частности, мою книжечку [201] . Она, к большому моему удовлетворению, встречает отклик у людей самых разнородных и нравится всем больше, чем прежние мои книги. Это мне дорого сейчас, главным образом, не как поэту, а как человеку. Меня волнует, что сейчас, когда такой голос, как мой, официально беззаконен, такая книжка является неожиданно желанной. Мне приходилось несколько раз публично выступать с чтением моих «Снов» [202] , и всякий раз я чувствовала в слушателях ответное волнение. Я совсем не рассчитываю на то, что такой голос, как мой, может быть сейчас услышан. Признание за душой права на существование, конечно, дороже мне всякого литературного признания. Сейчас я на стихи мои смотрю только как на средство общения с людьми. Я счастлива тем, что есть вечный, вневременный язык, на котором во все времена можно объясняться с людьми, и что я иногда нахожу такие, для всех понятные, слова. Это очень помогает мне жить.
А жизнь становится все труднее. Всюду и у всех катастрофическое безденежье. Работу получать с каждым днем труднее, и издательства сплошь да рядом
[203] Вероятно, имеются в виду «Памфлеты» Марата для издательства «Прибой» (книга не вышла) и часть второго тома эпопеи Пруста для издательства «Недра» (совместно ‹с› Б.А.Грифцовым и Л.Я.Гуревич; том вышел в 1927 г.).
Завтра мы, Бог даст, выедем, наконец, в деревню. В этом году мы будем жить вчетвером:
Ольга Ник‹олаевна›, Машенька, Зинаида Михайловна и я в Братовщине по Ярославской дороге, рядом с Н.В.Холодовской. Все мы очень измучились за зиму и мечтаем об отдыхе. Машенька все такая же хорошая, ясная, но очень усталая.
Родная моя! Недавно была у нас Алла Алекс‹андровна› Грамматикова [204] , и мы с ней целый вечер проговорили о Судаке. Неужели мне так и не придется ещё разок посидеть на полынной горке с тобою?! [205] Нежно тебя люблю и о Судаке не могу вспомнить без умиления. Сердечный мой привет всем твоим. Дай Вам Бог побольше здоровья и сил!
[204] Грамматикова А.А. – крымская знакомая семьи Герцык.
[205] Эту плоскую безымянную гору вблизи судакского дома Герцыков описала А.К.Герцык, см. её очерк «Полынь-гора» в серии «Мои блуждания»: Северные записки. 1915. №10/11,12.
Целую тебя нежно.
Твоя София.
Ольга Ник‹олаевна› сердечно кланяется.
[На полях:] Пиши на городской адрес: я буду приезжать в Москву. Посылаю пока 4 стихотворения, – те, что мне милее других [206] . Напиши о них. Почему ты находишь, что я «лукаво» говорю о «рае»? [207]
[Приложены стихи:]
[206] Приложен двойной лист почтовой бумаги с беловыми автографами стихотворений – см. их публикацию вслед за текстом письма. Все они вошли в сборник «Вполголоса».
[207] По-видимому, Е.К.Герцык так откликнулась на стихотворение «Как дудочка крысолова…», посланное в предыдущем письме.
И вот расстались у ворот…
Пусть будет как завещано, -
Сегодня птица гнезд не вьет
И девка косу не плетет.
Сегодня Благовещенье.
Сегодня грешникам в аду
Не жарче, чем в Сицилии,
И вот сегодня я иду
У Музы не на поводу, -
Друг друга отпустили мы.
25.III-1.IV.1926 г.
И распахнулся занавес,
И я смотрю, смотрю
На первый снег, на заново
Расцветшую зарю,
На розовое облако,
На голубую тень,
На этот, в новом облике
Похорошевший день…
Стеклянным колокольчиком
Звенит лесная тишь, -
И ты в лесу игольчатом
Притихшая стоишь.
12.V.1926r.
Папироса за папиросой.
Заседаем, решаем, судим.
Целый вечер, рыжеволосая,
Вся в дыму я мерещусь людям.
А другая блуждает в пустыне…
Свет несказанно-синий!
Каждым листочком, грустные
Вздрагивают осины.
Расступаются сонные своды,
Открывается ясная пасека-
«Падчерицы мои! Пасынки!…»
Вздыхает природа.
25.V.1926 г.
Под зеркалом небесным
Скользит ночная тень,
И на скале отвесной
Задумался олень -
О полуночном рае,
О голубых снегах…
И в небо упирает