Воспоминания
Шрифт:
Мой собеседник поморщился. Он считал ее ужасно заурядной.
– Она такой была всегда и такой останется, – объяснил он. – Вы, конечно, понимаете, что ее титул получен во времена Наполеона. Ее прадед в дни Директории был пекарем.
Мы все согласились, что это прискорбно. Мне не терпелось узнать его мнение об исходе Версальской конференции, и я упомянул о своих безуспешных попытках увидеться с Клемансо.
– Сейчас он слишком занят, – сказал оратор, – сражается с британцами из-за африканской нефти.
«Африканская нефть» меня озадачила.
– Да вы знаете, – раздраженно воскликнул он, – как вы называете то место, где британцы эксплуатируют бедных негров? Там самые большие залежи нефти в мире! Английские
– Вы, случайно, не Мосул имеете в виду? – робко спросил я.
– Вот именно! Я собираюсь сегодня произнести об этом речь в палате. Моя партия не позволит британцам и дальше продолжать бесстыдную эксплуатацию невежественных цветных!
Мосул находится в Месопотамии. Никаких негров там нет, только арабы, которые очень удивились бы, узнав, что Месопотамия переместилась из Азии в Африку. Однако все это были незначительные детали. Самым главным было сопровождающее их чувство.
После обеда мы перешли дорогу к воротам палаты депутатов. При виде двух моих друзей-социалистов дежурный охранник встал по стойке «смирно» и взял под козырек.
– Симпатичный парень, – заметил я.
– Типичный французский солдат, – ответил великий оратор. – Наши солдаты лучшие в мире. Ни в одной стране нет такой армии, как у нас. Всегда готовы драться за свободу человечества.
Я предвкушал удовольствие от обещанной речи о положении в районе Мосула. Я надеялся, что она поможет мне изучить демократическую программу, возможно, вдохновиться ее благородным духом. Меня ждало разочарование. Не успел красавец президент палаты призвать депутатов к порядку, как начались стычки. Высокий и худой господин из крайне правого крыла подошел к левому крылу, приблизился к одному из членов социалистической оппозиции и дал ему в глаз. Все произошло менее чем за десять секунд. Последовала драка «все на всех». В ход пошли кулаки, трости и чернильницы.
– Каков смысл этой позорной сцены? – воскликнул президент, когда противники разошлись по местам.
– Он мошенник, – объяснил высокий и худой господин, указывая рукой налево, – сказал моему другу, что я – грязный бош!
– Извинитесь оба друг перед другом и перед этим собранием! – велел президент.
– Я не привык извиняться перед подлецами, – ответил высокий и худой господин, тряхнув головой – как раз вовремя, чтобы уклониться от удара тяжелой книгой в кожаном переплете.
– Господа, господа! – просил президент. – Не вынуждайте меня звать парламентских приставов!
Но депутаты его не слушали. Черные и красные чернила заливали белые манишки их рубашек.
Президент вздохнул и надел шелковый цилиндр.
– Что скажут рабочие Франции, узнав о таком поведении своих представителей? – воскликнул он, разворачиваясь к членам правительства.
Ответа не последовало. Мы все встали, собираясь уходить.
Глава IV
Россия на Сене
– Как плохо он держится в седле! – проворчал кто-то по-русски у меня за спиной.
– Которого из трех ты имеешь в виду?
– Всех троих. Разве не отвратительно?
Я незаметно улыбнулся. Мы стояли у окна на втором этаже ресторана Фуке и наблюдали, как Парад Победы, посвященный окончанию мировой войны, возглавляют Фош, Хейг и Першинг [4] . Ничего особенно отвратительного в том, как три пожилых полководца держались в седле, не было, но, как внимательно мы ни всматривались, нам не удалось разглядеть знамен России в богатой палитре штандартов, плывших над головами победителей. Одного этого оказалось достаточно, чтобы вызвать гнев моих соотечественников.
4
По
– Не обижайтесь, – сказал я. – В конце концов, кто виноват, что мы вышли из драки именно тогда, когда союзники больше всего в нас нуждались?
Мой собеседник фыркнул и показал на батальон португальцев.
– А как же они? – спросил он. – Очень много они сражались, верно?
Его вопрос остался без ответа. По правде говоря, нам лучше было остаться дома и избавить себя от ненужного унижения, но тогда мы не были бы типичными русскими, которые обожают горевать на публике.
Куда бы я в тот день ни шел, всюду встречал русских. Они стояли группками на Елисейских Полях, на Больших бульварах и на тенистых улицах Пасси; они разговаривали так, как могут только русские. Не слушая друг друга, собеседники снова и снова повторяли свои доводы, накручивая себя в высшей степени. Конечно, всех злило, что Франция забыла о многочисленных жертвах, понесенных ее первой союзницей. Несмотря на три миллиона убитых русских, Фош как ни в чем не бывало гарцевал под Триумфальной аркой… Однако меня куда больше заботила судьба выживших. В тот день в Париже их было не меньше ста тысяч, и это был лишь авангард, лишь небольшая доля приближающихся толп беженцев.
Поражение белой армии Юденича на северо-западе России и сдача Одессы флотом союзников на юго-западе положили начало эмиграции, которая нарастала последующие пять лет; ничего подобного цивилизованный мир еще не видел. Адвокаты и врачи, художники и писатели, банкиры и купцы, офицеры и казаки, политики и авантюристы, крестьяне и домовладельцы – все классы населения России были представлены в Пасси. Беженцы полюбили его без всяких особых причин, кроме того, возможно, что Пасси – самый дорогой и престижный район Парижа. Одни бежали из России, опасаясь расстрела, другие просто понимали, что в Стране Советов им не будет места. Они прибывали во Францию, потому что корабли шли из Константинополя в Марсель и потому что они всегда мечтали увидеть Париж. Если бы они знали, что никогда не вернутся на родину, возможно, они предпочли бы мужественно встретить пулю или стоять в очереди за хлебом.
Первое время приехавшие в Париж надеялись, что в ближайшем будущем поменяются местами с Лениным; у них развилось то, что на жаргоне беженцев 1918–1923 годов называлось «сидеть на чемоданах». Они жили сегодняшним днем, занимали друг у друга деньги и обещали своим домовладельцам и бакалейщикам, что их счета будут оплачены, как только «Россия снова станет Россией». Заголовки их газет – в то время в Париже выходило три русские газеты – каждое утро уверяли, что Красная армия вот-вот взбунтуется и что в Москве постоянно держат под парами поезд для перепуганных глав Советов. Подобные сведения обнадеживали.
Статьи перепечатывали французские газеты, помогая завоевывать доверие мясников и трактирщиков. Казалось, нет смысла ни искать работу, ни обустраиваться, ведь через месяц-другой в России «восстановят порядок»! Поэтому эмигранты сидели на открытых террасах кафе и в клубах за столами, покрытыми зеленым сукном, и гадали, в каком состоянии они застанут свои усадьбы, когда вернутся. Они пробовали силы в баккара и «железке». Удача обычно отворачивалась от них; многие проедали украшения или деньги, которые им удалось вывезти с собой, но у них всегда оставался Париж, город, который принимал всех, который понимал, что жизнь коротка, а подлинная радость – редкая птица. Правительство Третьей республики, возможно, несправедливо обошлось с Россией, зато изобретательный метрдотель «Телемской обители» сохранял невероятную способность угадывать присутствие тысячефранковой купюры в кармане русского гостя, чьего лица он не видел с прошлого века.