Воспоминания
Шрифт:
Поскольку все предсказывали, что правительство Соединенных Штатов попросят установить в некотором смысле благожелательную диктатуру над всей Европой, мне, естественно, интересно было возобновить и укрепить дружбу с членами американской делегации. Намерения почти у всех них были превосходными. Они гордились своей победой, сочувствовали страданиям Европы и твердо верили в конечную победу справедливости. Они говорили красноречиво, пылко пожимали руки и обладали неисчерпаемым запасом бодрости. Меньшинство (в количестве одного человека) в этой группе закоренелых оптимистов представлял мой друг генерал Чарльз Г. Дауэс; он уверял, что впереди нас ждут «подлинные» трудности и никакими пламенными речами не возместить гибель десяти миллионов трудоспособных людей. Если бы в Версале потрудились прислушаться к его словам, мирный договор стал
– Даже не пытайся увидеться с сильными мира сего, – сказал он мне, как всегда, прямо и откровенно. – Тебя не примут, падшие им ни к чему.
– Не обращайте внимания на Дауэса, – говорили бодрые руководители делегации, – он пессимист по натуре. И не тратьте напрасно время на европейцев. Вам необходимо увидеться с Лансингом. Если хотите чего-то добиться, напишите ему.
Как писал Пушкин: «Ах, обмануть меня не трудно!.. Я сам обманываться рад». 9 января 1919 года я написал государственному секретарю Лансингу, прося его о встрече. Присовокупил, что еще какое-то время пробуду в Париже, но скоро уезжаю. Последнюю мысль внушили мне мои американские друзья, которые объяснили, что это «старинный вашингтонский обычай», непревзойденный в своей эффективности.
Прошла неделя. 16 января я получил от государственного секретаря Лансинга следующий ответ:
«Великому князю Александру
Отель „Ритц“, Париж
Сэр!
Я имел честь получить ваше письмо от 9 января сего года относительно встречи, о которой вы просите. С сожалением сообщаю: узнав о том, что вскоре вы намерены покинуть Париж, я не сразу ответил на ваше письмо.
К сожалению, в настоящее время я не имею возможности назначать встречи, поскольку в силу обстоятельств постоянно занят на официальных конференциях.
Если такая возможность появится, буду рад известить вас.
Честь имею!
Искренне ваш,
Думаю, не нужно добавлять, что «возможность», на которую ссылался мистер Лансинг, так и не появилась. Не терявшие оптимизма руководители американской делегации качали головой и хором уверяли:
– Все вполне естественно. Лансинг и не мог бы ответить по-другому.
– Но ведь вы сами давали мне такой совет! – изумился я.
– Да, но мы ошибались. Вам нужно написать хорошее письмо президенту.
– Что значит «хорошее письмо»?
– Письмо, которое убедит его в вашей откровенно непредвзятой точке зрения. Напишите, что вы хотите рассказать правду и ничего, кроме правды.
– Думаете, он со мной увидится?
– Наверняка увидится.
Генерал Дауэс выругался и сказал, что я напрасно трачу время, которое можно с куда большей пользой провести в гольф-клубе в Сен-Клу. Я снова не послушал этого умного и проницательного человека и, вместо того чтобы играть в гольф, заперся в душном номере и заставил себя написать президенту Вильсону.
«Президенту Вильсону, Париж
27 января 1919 года
Дорогой сэр!
Я хотел бы встретиться с вами и поговорить как мужчина с мужчиной.
Забудьте о том, что я великий князь. Помните лишь, что я русский, чья единственная цель – помочь своей стране.
Веря в Божественную справедливость, я вижу в вас не только президента Соединенных Штатов, но и подлинного христианина, который стремится установить на земле вечный мир.
Я не принадлежу и никогда не принадлежал ни к какой партии. Если бы меня попросили назвать свои политические предпочтения, я бы сказал, что всегда был либералом и всегда видел решение всех наших бед во всемирной победе здравой демократии, построенной на евангельских принципах.
Я жил не менее активной жизнью, чем любой человек; пережил три войны и три революции, на протяжении полугода находился под арестом большевиков. В течение всего времени я имел возможность наблюдать многочисленные способы, с помощью которых меньшинство обманывает большинство и таким образом увеличивает угрозу для будущего человечества.
Вы, сэр, сегодня занимаете положение, в котором не находился ни один человек на протяжении всей истории христианства. Народы всего мира смотрят на вас с надеждой; их спасение зависит от вас. Вот почему я обращаюсь к вам. В ваших силах помочь ста шестидесяти миллионам русских основать поистине свободную Россию, свободную от неравенства как в прошлом, так и в настоящем. Однако, если вы сохраните молчание, им придется выживать в обстановке нравственного и физического краха.
Не откажите
Еще раз – позвольте заверить, что я пишу не как великий князь, но как русский человек.
Искренне ваш,
Два дня спустя я получил следующий ответ на мое письмо:
«Великому князю Александру
Отель „Ритц“, Париж
28 января 1919 г.
Дорогой сэр!
Президент просит меня подтвердить получение вашего недавнего письма и поблагодарить вас за него. Он с радостью увидится с вами и обсудит положение в России, если представится такая возможность, но в настоящее время он так занят на мирной конференции, что у него совсем не остается личного времени и он по необходимости отказывается от встреч такого рода.
С искренним сожалением,
Искренне ваш,
Должен признать, я не слишком удивился, как и мои американские «советчики»! Они многозначительно улыбались и спрашивали:
– Вы, конечно, понимаете, что это означает?
– Понимаю. Это означает, что президент не хочет меня видеть. В какой-то степени я его не виню. Зачем ему компрометировать американское правительство, встречаясь с кем-то из Романовых?
– Как вы можете быть таким наивным! – На меня смотрели с сожалением и упреком. – Прочтите, пожалуйста, еще раз вот эту строку!
– Читаю. Там написано: «…он обязан отказаться от встреч такого рода».
– Обратите внимание на слова «такого рода». Неужели вы не понимаете, что это значит?
– Будь я проклят, если понимаю.
– Это значит… полковник Хаус! Полковник Хаус! Теперь понимаете, наивный вы человек? Это значит, что все встречи такого рода президент поручает полковнику Хаусу.
– Но почему секретарь президента не мог написать об этом прямо?
После того как стих громкий хохот, вызванный моим вопросом, мне сообщили, что, во-первых, из меня не выйдет хорошего политика, а во-вторых, мне следует сейчас же договориться о встрече с полковником Хаусом. Я наотрез отказался следовать их совету. Прежде я уже встречался с добрым полковником Хаусом на каком-то приеме и понимал, что «тайное совещание» с ним не улучшит ни его всемирно известной репутации современного сфинкса, ни моего в чем-то сомнительного положения как политика. Я навсегда покончил с написанием писем и просьбами о встречах. Единственным влиятельным лицом на Версальской конференции, с которым мне хотелось бы увидеться, оставался Артур Бальфур, министр иностранных дел Великобритании. Я хотел встретиться с ним не столько ради того, чтобы «открыть ему глаза» на Россию – для задачи такой сложности потребовались бы многочисленные «открыватели глаз», – сколько с целью прямо спросить его: «Что я такого сделал, что мне запрещено въезжать в Англию?» Я получил письмо от королевы-матери, которая выражала свое крайнее неудовольствие моим «нежеланием» посетить Мальборо-Хаус, «даже на несколько дней». Поскольку в переписке с ней я истощил свой репертуар лжи во спасение, мне хотелось заручиться помощью Бальфура в создании алиби на будущее.
«Мистер Бальфур предпочел бы встретиться с вами в номере своего отеля», – довольно высокомерно сказал его секретарь, которого, очевидно, раздражала моя решимость нарушить спокойствие его хозяина. Я ответил, что мне все равно, где состоится наша встреча, лишь бы прославленный философ и государственный деятель увиделся со мной. За пять минут до назначенной встречи я пришел к нему в отель и назвал свое имя дежурному портье. Поднявшись в лифте на тот этаж, где жил Бальфур, я увидел долговязую, небрежно одетую фигуру министра иностранных дел Великобритании, который бежал по коридору к «пожарному выходу». Вначале мне хотелось окликнуть его, но потом я передумал. В конце концов, у всех нас есть свои странности; возможно, Бальфур просто любит бегать по коридорам парижских отелей. Впрочем, красное и недовольное лицо его секретаря свидетельствовало о другом.
– Мистер Бальфур глубоко сожалеет, но из-за конференции крайней важности он не сможет переговорить с вашим императорским высочеством. Он поручил мне передать ему, слово в слово, все, что вы пожелаете сказать.
Бедняга заикался и мямлил. Думаю, ему было немного стыдно за своего хозяина. Я улыбнулся и направился к двери. – Разве вы ничего не передадите мистеру Бальфуру? – почти умоляюще спросил секретарь.
– Да, – ответил я, – непременно. Передайте, что в его возрасте лучше пользоваться лифтом.