Восстание ликанов
Шрифт:
Дверь клетки распахнулась, но у Люциана не было сил, чтобы броситься на вошедших стражников. Он мог только беспомощно барахтаться на грязной соломе, пока Вестник Смерти, склонившийся над ним, бесцеремонно ломал деревянные древки, торчащие из его тела, оставляя острые серебряные наконечники в его измученном теле, где они жгли, словно кислота. Грубые руки схватили его под плечи и вытащили из клетки. Каждый толчок отдавался мучительной судорогой, пронизывающей всё тело. В дополнение ко всему, стальная перчатка влепила ему затрещину.
– Время заплатить за свои преступления, бешенная ты шавка, - гневно произнес Шандор.
–
Люциан мог бы поклясться, что он уже там.
Соня стояла перед своими обвинителями в склепе.
Отец смотрел на неё с высоты своего трона, остальная часть Совета сидела тут же. Как всегда, Танис стоял по правую руку от Старейшины; видимо, он ещё не решился попросить о её месте в Совете. Соне показалось, что она заметила некое волнение в его поведении, словно он боялся, что она могла разоблачить его причастность к побегу Люциана.
Ему не стоило волноваться по этому поводу. Лукавый писец выполнил свою часть сделки; она не имела не малейшего намерения предавать его. Пролито уже достаточно крови. Зачем в своём падении тащить за собой кого -то ещё.
Пускай Танис сохранит свою жалкую жизнь.
Она одиноко стояла в центре гробницы, на углублённых надгробиях Маркуса и Амелии. Её ноги чувствовали холод круглых бронзовых дисков. Железные кандалы натирали ей запястья. Вестники Смерти были расставлены вдоль стен сводчатого зала, пресекая даже саму мысль о побеге.
Тишина обволакивала мрачную судебную процессию, нарушаемая только треском факелов и жаровен. Богато украшенная люстра висела над головой.
Деревянные ставни закрывали витражи, не пропуская солнечный свет. В ожидании ее глаза обратились к отцу, думая, что он объявит о продолжении суда.
Соня не понимала, чего он ждал.
Тайна развеялась мгновение спустя, когда Шандор и его отборные стражники затащили Люциана в склеп. Кандалы сковывали его руки и ноги. Непроизвольный вздох выдал её тревогу при виде свежих пятен крови, расплывающихся на его рваной коричневой тунике. Его лицо было серым и вялым. Фиолетовые тени легли под налитые кровью глаза. Взбухшие синие вены пульсировали на лбу. Он выглядел больным и оцепенелым, почти без сознания. Соня узнала явные признаки заражения серебром.
"Люциан, любовь моя! Что эти ублюдки сделали с тобой?"
Она осуждающе посмотрела на своего отца, который не выразил никаких признаков раскаяния. Он лишь удовлетворённо кивнул, когда солдаты бросили Люциана на пол. Они крепко держали его на концах цепей. Скованный как собака, Люциан устало поднял глаза и встретился взглядом с Соней. Желая успокоить его, она сделала шаг к нему, но Вестники Смерти обнажили мечи, призывая её держаться подальше. Казалось, они были настолько близко друг к другу, насколько им было позволено. Очевидно, Виктор планировал, чтобы Люциан был свидетелем суда над ней.
Или был замучен у неё на глазах?
Коломан шагнул вперёд, чтобы огласить обвинения против неё. Обращённый Маркусом, он, несомненно, наслаждался возможностью смутить Виктора перед Советом.
– Обвиняемая нарушила законы клана, - провозгласил он. Серьёзность его голоса ясно давала понять чудовищность её преступления.
– Она водилась с животными. Она содействовала их побегу. Она...
Соня выступила в свою защиту:
– И неоднократно спасала этот клан!
И это не было пустым хвастовством. Больше чем единожды, её сообразительность и
– Ты убивала себе подобных!
– Заявил Коломан. Казалось, его потемневшее лицо намекало, что это было наименьшее её преступление.
– И ты виновна в кровосмешении, результатом чего является существо, растущее внутри тебя!
Остальные члены Совета выглядели соответствующе потрясёнными и испуганными напоминанием о беременности Сони. Они отпрянули от неё, словно она была прокажённой. Урсула, единственная присутствующая здесь женщина, с отвращением шмыгнула носом. Только лицо отца осталось равнодушным. Его худое лицо было неподвижным, словно вырезанное из гранита. Никто не защищал её.
– Твои былые заслуги не освобождают тебя от твоей нынешней вины, - продолжил Коломан.
– И твоё высокое положение члена Совета тоже.
Он повернулся к другим членам совета:
– Наказание за эти преступления - смерть. Каково ваше решение?
Хор "за" решил её судьбу. Мускул дёрнулся на щеке Таниса, но он держал язык за зубами. Все взоры обратились к Виктору. Как у правящего Старейшины, только у него была власть помиловать Соню или смягчить её наказание, возможно, до пожизненного заключения или изгнания. Соня не надеялась на это; его резкие слова там, на валах, прояснили его чувства. Тем не менее, она с надеждой посмотрела в глаза своего отца, моля хоть о крохе понимания, если не милосердия. Он всё ещё был её отцом; она не хотела, чтобы их последние минуты вместе сделали их чужаками.
"Давай не будем расставаться врагами. "
Призыв Люциана был менее сдержанным. Подняв голову, он неистово крикнул Виктору:
– Она же твоя дочь!
Взгляд Виктора был тверд, как сапфир.
– За.
– Сказал он холодно.
Соня почувствовала себя сиротой, приговорённая к смерти человеком, которого она уже не знала.
– Отведите её в зал.
– Приказал Коломан стражникам.
– Нееет!
– завыл Люциан. Он беспомощно потянул свои цепи, словно собака на привязи. Пыл его усилий снова открыл раны под его туникой. Свежая кровь просочилась сквозь потёртую ткань: - Вы не можете сделать этого!
Коломан поднял бровь, услышав протест Люциана. Он бросил взгляд на Виктора, ожидая распоряжений. Старейшина серьёзно кивнул.
– И его заберите, - добавил Виктор.
Стражники подняли Люциана на ноги, а их товарищи сопроводили Соню к двери. Он беспомощно заметался в руках Вестников Смерти.
Цепи между лодыжек громко заскребли по полу. Он в отчаянии воззвал к сидящему Старейшине.
– НЕТ! ВИКТОР!
***
Зал для казней был спрятан в башне цитадели с видом на внутренний двор под ней. Паутина свисала с куполообразного потолка. Окна со ставнями не пропускали солнечный свет, по крайней мере, пока. Большой деревянный столб, укреплённый металлическими опорами, возвышался в центре этого унылого зала. Соня отвела взгляд от столба. Она даже думать не хотела, для чего он предназначался.