Вот мы и встретились

Троичанин Макар

– И напрасно! – гневно отрезала она. – Я бы вас и до вокзала довезла.

– Я и так вам доставил массу неудобств.

– И опять напрасно вы так думаете, - возразила и попеняла со смешком: - А ещё ясновидящий. Спасибо за царь-рыбу и жемчуг-икру. Зачем так много – мне их и за месяц не осилить.

– Чтобы вы дольше обо мне вспоминали, - сказал ясновидящий, чуть понизив голос, чтобы она не приняла надежду за наглость. А она только засмеялась, но ничего не пообещала.

– А когда только вечером обнаружила на телевизоре сияющий сине-фиолетовым

светом огромный яхонт-изумруд на белоснежной подставке, то совсем обалдела. Как его зовут? – голос её стал грудным, тёплым.

– Аметист, - назвал щедрый даритель. – Как раз к цвету ваших глаз. – Он ясно увидел её часто меняющие оттенок чувственные синие глаза под густыми волевыми бровями вразлёт, почти сросшимися выше переносицы, немного длинноватый и слегка вздёрнутый нос экспансивной натуры, полные губы большого рта человека с сильным характером, всё её лицо, сразу запавшее в сердце и в душу. – В каком месяце вы соизволили появиться на свет божий?

– В феврале, 25-го.

– Значит, я угадал с подарком, - обрадовался Иван Всеволодович. – Вы – из рыб, и, следовательно, аметист – ваш талисман.

– Правда? – обрадовалась и она. – Преогромнейшее вам спасибо. Как не вспоминать вас после такого подарка? – И вдруг предложила: - Знаете, что: обратно будете возвращаться, заходите.

У него перехватило дыхание и, не веря в удачу, он попытался отшутиться:

– Я буду ждать вас на тротуаре, на том же самом месте.

– Вот и договорились, - согласилась она. – Ой, я опаздываю на репетицию. До свидания, маг.

– Постойте!
– придержал он её. – Я так и не знаю, как вас зовут.

Она громко расхохоталась.

– Надо же! Вспомнили! Зовут Марией, дочерью Сергея из рода Гончаровых. Кстати, а у вас есть фамилия?

– Ильин.

– Чудненько! Наконец-то и познакомились. Бегу! До скорого! – и отключилась.

Иван Всеволодович, растроганный хорошим разговором, ещё непроизвольно попридержал мобильник около уха, потом с сожалением отнял от щеки и запоздало подумал: «Надо было остаться на денёк-другой». Но тут же внутренний чертяка возразил: «А зачем? Сегодня она ласковая и пушистая за счёт подарков, завтра остынет и станет равнодушной и взъерошенной, а послезавтра скажет: «Давай-ка, милый, стукнемся задницами и разбежимся в противоположные стороны. У нас с тобой, дорогой, разные судьбы, разделённые огромной страной, семичасовым временем и, главное, абсолютно не стыкующимися интересами. Наши дороги никогда не сольются в одну. Я не хочу играть таёжных малокровных снегурочек и Алёнушек, а ты никогда не согласишься быть театральным осветителем, и баста!». Иван Всеволодович тяжко вздохнул, забрался на верхнюю полку и сразу заснул.

В родные пенаты добрался уже потемну. От вокзала до дома шёл пешком, присматриваясь к изменениям в городе за те два года, что мигом пролетели со времени прошлого отпуска. Ничего существенного не отметил - малые города у нас в отличие от мегаполисов не очень-то растут и обновляются – только транспорта на улицах прибавилось, в основном, иномарочного, и жёлтые

«Газели»-маршрутки почти совсем вытеснили автобусы. Шёл и приглядывался к встречным в робкой надежде увидеть кого-либо из старых знакомых, но народ шёл всё чужой, и он тоже почувствовал себя в родном городе чужим, пришлым.

В стояке калитки была вделана новенькая кнопка звонка. Он знал, как просунуть сверху забора руку и отодвинуть щеколду, но захотелось по-пацанячьи позвонить и убедиться, что сигнализация действует. Нажал раз, другой, и вдруг откуда-то из тьмы, из-за дома, примчался, словно звонили ему, белый лохматый пёс и грозно-пугливо залаял, из осторожности не приближаясь к калитке. Хозяева выходить не спешили.

– Пушок! – окликнул собаку.- Ты что, балбес, своих не признаёшь?

Дворянин замолчал, склонил набок голову, сдвинув уши ко лбу, прислушался, припоминая, и вдруг с радостным визгом с подвыванием бросился на калитку, царапая её быстрыми движениями обеих лап и стараясь открыть. Наконец, в доме дверь отворилась, вышла мать и, стоя на крыльце, сторожко окликнула:

– Кто там? Чё надоть?

– Пустите переночевать, - попросился гость, гнусавя, - пустите, люди добрые.

Мать как сметливый сторож присмотрелась, соображая – мать не обманешь!

– Ванька, ты?! – вскрикнула негромко. – Ванюшка! – и, открыв дверь, закричала внутрь дома: - Отец! – затопталась, не зная, то ли бежать к старому, сообщить приятную новость, то ли броситься к сыну. В конце концов, материнский инстинкт пересилил, и она побежала к калитке. – Ваня! Сынок!

А сын уже открыл калитку и шагнул навстречу, распахнув объятия. Прижал к себе самую дорогую, самую лучшую, самую любимую женщину на свете и, низко опустив голову, целовал в обе щеки, а она его – куда попало: в нос, в губы, в усы и всё жалась к большому телу родного дитяти, и он чувствовал, как материнское тепло передаётся ему, вызывая ответные нежность и благодарность.

– И не сообщил! – попеняла – Мы уж и не ждали в эту осень.

С крыльца послышалось отцово:

– Чево блажишь? – Всмотрелся в темень. – Кто там?

– Да Ванька же! – громко поведала мать, отрываясь от сына. – Не узнал, что ли? – спросила задорно, как бы упрекая в бесчувствии и ревнуя к первенцу.

– Ну? – заторопился с крыльца и отец. Тоже как мог неловко, по-мужски обнял большое тело сына, схватив за уши, притянул его голову и смачно расцеловал трижды, по-русски, в обе щеки. – Не расти большой, - оправдал хватку. – Усищи-то распустил – и до губ не добраться!

А сзади прыгал с визгом и толкался мордой под колени дворянин, требуя и своей доли ласки. Ванька присел, поднял пса на колени и к вящей радости того поцеловал прямо в холодный мокрый нос. Псиному восторгу не было конца: Пушок соскочил с колен и как ошалелый заметался по двору, то и дело подбегая к молодому хозяину и прыгая вокруг него чуть ли не до лица. Иван Всеволодович, блаженно улыбаясь, облегчённо вздохнул: «Хорошо дома! И хорошо, что не остался в чужом, там, в неприютной Москве».