Вот мы и встретились

Троичанин Макар

Мария Сергеевна густо покраснела, подумав, что она-то здесь, наверное, хуже проститутки.

– Как хотите! – и ушла в свою комнату, и заперлась на задвижку, и уже не могла заснуть.

Они сыграли ещё пять «Марий», пока Мария-актриса не взмолилась о пощаде: ей уже стало невмоготу правдиво изображать страдания приговорённой к эшафоту Марии-королевы. Как-то сидя в нижней комнате и попивая кофе, она попросила:

– Артур Леонидович, давайте поставим что-нибудь полегче и поживее.

Было это после женского дня, на который он презентовал ей букет разношёрстных цветов вместо ожидаемых ювелирных украшений, а она к тому времени уже перестала готовить завтраки и ужины, переведя мэтра на привычное ему макдональдовское питание. Он не блажил по поводу ущемлённых интересов, но кофе они пили и утром и вечером с чем придётся. Сегодня

было не с чем. Денег у неё по-прежнему не было, а он не озаботился приобретением чего-либо съедобного. Отхлебнув из большой чашки, похожей по объёму на фарфоровый фужер, Копелевич сморщился и от горячего допинга, и от её просьбы.

– И что тебе? Водевиль, что ли?

– Ну, почему водевиль? Можно и Чехова, «Дядю Ваню», например, - и замерла, очень надеясь, что он потрафит ведущей актрисе. Но ошиблась.

– Чехова? – Артур Леонидович встал, мягко заходил по ковру босыми ногами, торчащими из-под длинных пол драконовского халата. – Его пора нафталинить и намертво заколачивать в золочёный саркофаг на длительное хранение. Возможно, когда-нибудь ещё понадобится, а пока не нужен.

– Почему вы так думаете? В других театрах его играют, - встала на защиту любимого драматурга актриса, стоящая одной ногой в старом, а другой уже в новом времени.

– Играют, - согласился Копелевич, - себе в убыток. Современному молодому, да и моложавому, зрителю он не интересен. Мы вступили в эпоху взрывной технической революции, а она, в отличие от гуманитарной, требует больших затрат умственной и психологической энергий, конкуренция невозможна без усиленной работы локтями. В театр ходят не для переживаний, а для отдохновения и развлечения. Чехов этого не даёт. На смену душераздирающим жалости и состраданию, когда будущее каждого было определено и обеспечено, пришли равнодушие и эгоцентризм, рождающие зависть и злобу из-за отсутствия надёжных перспектив. Народ, уставший биться в тисках неосуществимых желаний, перестал боготворить слабых, отдавая предпочтение сильным и успешным, прорывающимся в первые ряды любыми путями, среди которых коррупция, воровство и мошенничество общеприняты. Благословенно всё, что приносит деньгу. Посмотри, какая у нас стала интеллигенция, та, которая всегда приспосабливается к любым условиям, лишь бы приюлить поближе к власти. Все атеисты бесстыдно ударились в православие, тихо и молча отвергнув при этом все десять божьих заповедей. Настало время братков.

– Всё, о чём вы говорите, - печально откликнулась Мария Сергеевна, - я и сама знаю, но всё равно страшно слышать, страшно признавать, что так оно и есть. Как вы думаете, долго это продлится?

Оракул остановился около неё, задумался, дохлебал кофе.

– Долго ли? – повторил, собираясь с мыслями. – Не знаю. Во всяком случае, история, как и всё в мире, развивается циклично, и не надо быть большим пророком, чтобы предсказать приход на смену псевдодемократам неокоммунистов, которые похоронят, наконец, Ленина, забальзамируют живьём Зюганова, не откажутся от рыночной экономики и создадут социалистическое государство, похожее на то, что существует в Швеции и немного в Германии. Не знаю, будет ли нам лучше. А пока придётся терпеть и приноравливаться к обществу путикратов, путиархов и путиявок, расплодившихся в неимоверных количествах и густо облепивших и намертво присосавшихся к бюджетному пирогу. Успокаивает то, что так было всегда в предреволюционные времена, а чеховские мелкие страдания упразднены.

– Что нам-то, артистам, делать, как дождаться лучших времён? – обеспокоенно спросила аудитория.

– Работать, - убеждённо ответил лектор, - работать неустанно и хорошо, не оглядываясь по сторонам и не поддаваясь иждивенческим депрессиям, - повторил советы Ивана Всеволодовича. – Помогать властям развлекать угрюмый народ, просветлять затемнённый бытом разум, но не забывать, что искусство всегда должно быть вне политики, иначе оно превращается в ремесло. – Он снова заходил по ковру, постукивая донышком чашки по ладони. – Можно и нужно, конечно, для популярности покусывать власть, но умеренно, не увлекаясь, иначе прихлопнут, оставят без штанов.

Мария Сергеевна, оглядев богатую обстановку комнаты двухэтажной квартиры, подумала, что Копелевичам не грозит потеря единственных штанов и в крайнем случае всегда есть запасной выход – в Израиль. А что у неё? Актёрство и родители. Пока. А потом? А потом – одиночество и забвение. Немало она знает знаменитостей, безнадёжно

усыхающих в захудалых малогабаритных квартирных гробницах и лишь изредка стряхивающих моль на редких юбилеях по случаю поминовения безвременно усопших и таких же, как они. Мужики ещё как-то устраиваются, некоторые, типа Михалкова и Табакова, даже неплохо, но для них актёрство давно уже стало хобби и фиговым листком, прикрывающим коммерческую деятельность. Зря она, наверное, не вняла увещеваниям матери и не отдалась семье. И тогда бы: готовка – подумаешь, пересолила, недоварила! Стирка – и где ты всегда ухайдакиваешься как поросёнок! Уборка – и откуда столько пыли! Магазины – опять две сумки, и куда всё девается! Дети – поднять, умыть, одеть, накормить, отнести-отвести, встретить, почитать, поиграть, и когда же о себе подумать! И хотя бы кто-нибудь помог, всё сама! Школа – уследи, чтобы сделал уроки, чтобы не заснул за компьютером, не связался с дурной компанией, и вот уже появилась девочка! До чего же осточертела попсовая музыка! Не дай бог закурит! Вот уже и ЕГЭ и институт, не дай бог театральный! Так и есть, полез во ВГИК. Господи, ну зачем в семье ещё один дурень! Нет, такого она не выдержит. Лучше быть самой для себя.

И всё-таки она его уговорила, и они поставили «Дядю Ваню», поставили и прослезились. На премьеру, правда, набрался почти полный зал, но многие лица были озадаченно-разочарованными, зрители не понимали, как герои собираются добиться успеха, всё ждали смешных сцен и, не дождавшись, вежливо и вразнобой похлопали, радуясь окончанию тягомотины и спеша в бодрящий ритм современной жизни. На вторую постановку собралось едва ли ползала, да и то это были люди солидного возраста, знакомые с Чеховым и считающие неприличным для интеллигента не видеть его пьес. Мария Сергеевна расстроилась почти до слёз, она-то хотела остаться в памяти театралов лучшей исполнительницей чеховских героинь, но, оказывается, современный зритель, уже приученный не заострять внимание и память на психологических нюансах произведений, вполне удовлетворён внешними эффектами, особенно если они сдобрены смешными репликами и сценами, пусть даже и не очень приличного содержания. Обиднее всего было то, что спектакль удался по общему мнению и Копелевича, и артистов, и критиков, а вот у зрителей, хоть убей, не пошёл. После такого неожиданного провала ей вообще расхотелось быть в театре, хотя, хорохорясь, и считала всегда, что играет для себя, а не для зрителей, но, оказывается, без них тоже плохо.

После провала Артур Леонидович поехал на такси на важную встречу с нужным чином из Управления культуры города, а Мария Сергеевна отпросилась на вечер с возможной задержкой на ночь к родителям. Он не возражал, и она была рада, что избежит пьяных приставаний и вообще близости, которая стала для неё неприятной. «Вольво» загнала в гараж и сразу же подалась на метро. В свой подъезд почти вбежала, торопясь, открыла почтовый ящик, вытряхнула содержимое, но письма не оказалось. Пошарила, просунув ладонь в щель, - ничего! Сокрушённо вздохнув, пнула мусор по направлению к мусорному ящику, подумала-подумала и, не поднимаясь в квартиру, пошла к «Опелю». Тот обрадованно завёлся с первой же попытки, и они привычно рванули за МКАД, радуясь, что в поздний тёмный час движение было свободным и можно прокатиться с ветерком.

Когда приехала и выбралась из перегревшейся машины, показалось, что и на воздухе тепло и сыро. Пахло прелыми листьями и свежей травой. «Бог ты мой!» - вспомнила. – «А ведь уже весна!» Расстегнув курточку, с улыбкой вошла в кухню. У мойки что-то мыла мать, она повернула к ней седую голову с выбившейся из-под деревенского платочка прядью поредевших волос, а за столом что-то рисовал разноцветными фломастерами беленький малыш с русыми кудряшками и ясными голубыми глазами как у всех Гончаровых. Несколько мгновений он внимательно смотрел на вошедшую, а потом отшвырнул красный фломастер на стол и с криком:

– Ма-а-ма-а! – бросился к Марии Сергеевне. Она еле успела опуститься на колени, принять в объятия и крепко прижать, ощущая торопливое и сильное биение маленького сердца.

– Ма-амочка моя! – ухватил он её за шею горячими ручонками и прижался щекой к щеке. – Почему ты так долго не приезжала? – громко и учащённо задышал ей в ухо. У неё сдавило дыхание и по щекам покатились крупные слёзы. Тогда малыш отстранился и, увидев, что она плачет, стал старательно стирать слёзы нежными ладошками. – Не плачь, не бойся, я не уйду больше в детский дом, я всегда буду с тобой, ладно?