Вот пришел папаша Зю…
Шрифт:
— Я так думаю, Геннадий Андреевич, что результат будет положительным. Самым, что ни на есть положительным. Я думаю, тут сомнений ни у кого быть не может. Это очевидно. Вот так. — После кратковременной паузы Гробачёв продолжил: — И еще, что я хочу сказать. Я так полагаю, Геннадий Андреевич, что вы должны прикрепить меня к какому-нибудь распределителю. Раиса Максимовна не может ходить за продуктами и стоять в очередях. К тому же, говорят, из магазинов опять всё исчезло. Я так полагаю, что как ветеран партии я имею право получать партийный паёк.
«А Гардай сказал, что магазины завалены импортной продукцией, — вспомнил Зюзюкин. — Что ж, Егор всегда был кабинетным учёным, и магазины видит только из окошка».
И ещё Геннадий Андреевич
Но Геннадий Андреевич был Рак. Он подумал, что если бы не этот человек, сидящий сейчас перед ним и требующий партийного пайка, то ему, Зюзюкину, конечно, никогда бы не вознестись так высоко, никогда бы не стать президентом России. Неисповедимы пути Господни. Своей карьерой он косвенно обязан этому человеку и отказать совсем он ему не может. И Геннадий Андреевич сжалился.
— Конечно, Михаил Сергеевич, ваши заслуги перед страной переоценить невозможно, — сказал он. — Вот вам записка. По ней вам выдадут талоны на продукты питания. Каждый месяц по месту жительства вы будете получать продуктовый набор. Ну, а к праздникам — 7 Ноября, Новым годом и Девятого мая — хорошие ветеранские наборы с бутылкой шампанского.
Когда за Гробачёвым закрылась дверь, Зюзюкин взял в руки пурпурную папочку и невольно ею залюбовался: в доперестроечные времена такие выдавались каждому делегату партийных съездов. Сейчас это уже раритет. Геннадий Андреевич вынул из раритетной папки мелко исписанную пачку листов, папку сунул себе в портфель, а листки положил в нижний ящик стола.
Михаил Сергеевич долго искал адрес, который ему сообщили в приёмной Зюзюкина, когда он получал талоны на продукты. Наконец, уже совсем к вечеру, на задворках овощного магазина, возле сложенных пустых ящиков из-под моркови он обнаружил небольшую дверь, оббитую железом.
«Маленькая железная дверь в стене», — вспомнил Михаил Сергеевич название чьего-то романа.
О чём был роман, он совершенно не помнил, — но вроде бы не о льготных наборах. Возле железной двери стояло человек восемь ветеранов с авоськами. Простояв всего сорок минут, Михаил Сергеевич получил два килограмма гречки, две банки сгущённого молока, пачку цейлонского чаю, банку растворимого кофе, шпроты, палку копчёной колбасы и бульонные кубики. У него не было с собой пакета, и полученные продукты пришлось рассовать по карманам пиджака.
Так, с оттопыренными и отвисшими карманами, но очень счастливый, Михаил Сергеевич вернулся к Раисе Максимовне.
Сонька Московская и Sонька Сибирская
Татьяна, как обещала сестре и матери, взялась заинтересовывать отца. Конечно, это могла быть только идея возвращения в девяносто восьмой год. Все, находившиеся в их команде в тот уже далёкий день двадцать пятого августа девяносто восьмого года, узнав, что SОНЬКА очень повреждена, захандрили, а иные просто пришли в отчаяние.
Но самым неприятным было то, что куда-то исчез Гений Безмозглый. Татьяна пыталась созвониться со своими «собратьями по временным перемещениям», но с этим переселением по коммунальным квартирам о машине не то, чтобы забыли, но было не до неё. Наконец, Татьяна вышла на Валентина Юнашева. Тот был занят поисками работы: нужно было как-то кормить семью. Первый вопрос Татьяны был: «Где машина?»
Оказалось, что хитроумный Пал Палыч Бородкин, этот завхоз Кремля, сдавая ключи своему коммунистическому преемнику, объяснил ему, что ещё в то время, когда у власти был трезвенник Гробачёв, по его распоряжению стал создаваться музей самогоноварения на Руси. Но, как и всё остальное, это начинание генсека осталось незавершённым. Пал Палыч давно, мол, собирался вывезти куда-нибудь на свалку эти народные промыслы, да всё руки не доходили.
— Валя, ты гений! — радостно воскликнула Татьяна, готовая бросится на шею Юнашеву.
— Увы! — вздохнул Валентин Борисович. — Если бы Гением был я, мы бы тут не сидели. С истинным нашим Гением пока дело швах: он исчез.
Еще через пару дней Сергей Ястребженский нашёл замечательный погребок у одной одинокой старушки в посёлке, недалеко от свалки. Старушка, Арина Родионовна, ещё достаточно крепенькая и проворная, согласилась за кое-какие харчи сдать свой всё равно пустующий погребок под «секретную лабораторию». И вот Пал Палыч на предоставленных комуняками машинах вывез их драгоценную SОНЬКУ якобы на свалку, а на самом деле, сунув водителям двух грузовиков по десятке, велел свернуть в указанный им посёлочек и скинуть этот «металлолом» в погребок к его «родной бабушке».
Дело оставалось за малым: отыскать Геньку, который как сквозь землю провалился.
В один прекрасный вечер семья Ёлкиных-Доченко (за исключением Бориса Николаевича, категорически не желавшего слушать коммунистические новости) смотрела по телевизору всё более и более причёсываемую программу «Время». Татьяну весьма заинтересовал один сюжет в финале передачи под рубрикой «курьёзы». В нём рассказывалось, как под стенами Кремля задержали какого-то бомжа. Он пытался проникнуть в Кремль, ссылаясь на то, что там осталась его женщина. По его словам он оставил эту женщину, по имени Софья, в одной из секретных кремлёвских лабораторий. Ещё он сыпал именами Бориса Николаевича Ёлкина и его ближайшего окружения. Себя же он называл ни много, ни мало, просто гением. Мужчина без определённого места жительства пока помещён в психиатрическую больницу, но к нему проявляют также интерес органы госбезопасности. После проверки, если не окажется ничего интересного ни для психиатров, ни для органов, мужчина без определённого места жительства будет отправлен в Сибирь, где, якобы, он проживал прежде.
Татьяна бросилась сначала к телефону, а потом с Валентином Юнашевым и Сергеем Ястребженским в поиски их драгоценного Геньки Безмозглого, потому что лицом без определённого места жительства, тоскующим под стенами Кремля о своей «женщине», был, разумеется, он. Только благодаря своим прежним связям и влияниям удалось вызволить из психушки их главного конструктора.
Оказалось, что его пригрела в Москве одна зазноба. И польстился Генька на неё лишь потому, что её тоже звали Соня. Только с его-то законной Сонькой эту не сравнишь, потому что она гнала Геньку зарабатывать деньги и лупила мокрым полотенцем. От такого обращения Генька скоро затосковал. Терпеть тоскующего дармоеда московская Сонька и вовсе не стала, и выперла сибирского умельца к чёртовой матери — к великой радости «перемещенцев», в поисках его сбившихся с ног.
Геньку, выпертого Сонькой московской, свезли в погребок к SОНЬКЕ сибирской, провели патриотически-воспитательную беседу и поручили Арине Родионовне, представив как талантливого, но беспутного учёного. Генька от жалости к себе пустил скупую мужскую слезу и обещал исправиться.
Татьяна вернулась домой в хорошем настроении. Войдя в комнату, она обнаружила отца лежащим в постели, хотя был уже четвёртый час. Последнее время Борис Николаевич практически не поднимался, что доставляло семье немалую тревогу. Он был укутан едва не с головой, лишь ухо торчало над одеялом. По уху ползала муха. Татьяна тихонько подкралась к кровати, смахнула муху и наклонилась к отцу.