Вот пришел папаша Зю…
Шрифт:
— Папка… Папка… — прошептала она. — А Гений Иванович за SОНЬКУ взялся…
И тут же почувствовала, как ухо напряглось. Под одеялом началось шевеление, медленно повернулась голова и заинтересованно блеснул отцовский глаз.
— Чего ты сказала-то? — хрипло из-под одеяла спросил Борис Николаевич.
— Наш Гений Иванович взялся за ремонт своей SОНЬКИ… — снова лукаво повторила Татьяна, уже понимая, что задела отца за живое.
— Так это хорошо, понимаешь, — сказал Борис Николаевич, выпростовывая из-под одеяла всю голову.
— Это
— А он её того… отремонтирует? — некоторое сомнение прозвучало в вопросе Бориса Николаевича.
— Непременно!
И Татьяна поведала отцу, как Пал Палыч вывозил из кремлёвской лаборатории SОНЬКУ, как нашёлся их Генька, и про погребок в огороде Арины Родионовны. И чем больше она рассказывала, тем больше отмечала, как оживает отец, как начинают гореть его глаза. А при рассказе о том, как Генька ходил под кремлёвскими стенами и его чуть не замели в психушку, Борис Николаевич даже развеселился.
— Ты, Танюха, того… — сказал Борис Николаевич. — Проведи телефон-то в погребок к Гению Ивановичу нашему. Я беседовать с ним буду.
К вечеру того же дня Борис Николаевич поднялся с постели. Остаток дня он провёл в бодрости и поужинал с аппетитом, чего с ним давно не случалось. Наина Иосифовна не могла нарадоваться. Борис-младший даже сказал:
— Ну, дед, ты молоток!
Наина Иосифовна отвела дочь в сторонку и спросила:
— Танюша, что ты сделала с нашим отцом?
В ответ Татьяна подмигнула матери и довольно рассмеялась.
Королевский обед Михаила Сергеевича
Наина Иосифовна вернулась из магазина расстроенная. Борис Николаевич в шортах и повязке на голове, чтобы не мешали волосы, отрабатывал удар, колотя теннисным мячом по широкой, как ворота, двери комнаты. На жену он не обратил внимания, сосредоточась только на подачах. Первой состояние матери заметила Татьяна.
— Мам, что с тобой? — спросила она. — Что случилось?
— А! — досадливо сказала Наина Иосифовна. Потом решила всё же поделиться. — В магазинах пустеют полки. Продавщицы стали хамить… — тут голос Наины Иосифовны вдруг сорвался, и она замолчала.
— Мама, — Татьяна подошла к матери и обняла за плечи. — Мама, тебе что, какая-нибудь продавщица сказала гадость?
У Наины Иосифовны задрожал подбородок и увлажнились глаза.
— Папа, прекрати ради Бога хоть на час свои занятия! — не выдержала Татьяна. И добавила более примирительным тоном: — От этих ударов голова болит. Маму оскорбили в магазине!
Борис Николаевич подошёл к женщинам.
— Кто посмел тебя оскорбить, Ная?
— Какая-то идиотка в магазине сказала ей гадость, — объяснила Татьяна.
— Что она тебе сказала? — всё более накаляясь, спросил Борис Николаевич.
— Она сказала, что очень рада, что опять пришли коммунисты, — сквозь слёзы стала рассказывать Наина Иосифовна. — И рада уж только потому, что видит жену Ёлкина с авоськой,
— Мама, ты же знаешь, что это несправедливо! — воскликнула Татьяна. — Ты бы сказала этой хамке, что тебе не привыкать ходить с авоськой по магазинам. Что папа, когда был первым секретарём московской парторганизации отказался от привилегий, и мы покупали продукты в обычных магазинах…
— Таня, я не стану ей этого говорить! Да разве в этом дело?
— Какой это магазин? Где он находится? — пришёл в негодование Борис Николаевич, одевая прямо на шорты брюки. — Я сейчас им устрою, понимаешь! Они меня ещё вспомнят!
— Папа, не вздумай этого делать! — взмолилась Татьяна. — Это недостойно тебя! Завтра же в газетах появятся заголовки: «Бывший президент России ходит по лавкам ругаться с продавщицами».
— А я к заведующей пойду! К директору! Пусть её уволят!
— Папа, все эти «лавки» опять становятся государственными. А это значит, что её не уволят. За неё заступится профком, местком и партком. В лучшем случае ей объявят выговор, на который она плевать хотела. И она останется на своём месте хамить, обсчитывать и обвешивать дальше.
— М-да, это тебе не частная лавочка, понимаешь, — угрюмо согласился Ёлкин.
— Возвращаются времена хамов, папа. Возвращаются очереди. И это еще цветочки, ягодки впереди.
— Не пугай: пуганые, — проворчал Борис Николаевич.
С биржи труда вернулся Алексей — снова подавленный, злой.
— Они предлагают мне идти на завод слесарем или токарем! — возмущался он. — Мне, с высшим образованием, бывшему инженеру космического КБ, классному специалисту! Вытачивать болванки!
— Лёшик, не отчаивайся, мы что-нибудь придумаем, — попыталась успокоить мужа Татьяна.
— Нам запрещено работать в коммерческих структурах, — не унимался Алексей. — Только на госпредприятиях. А где они, эти госпредприятия? Всё развалено, ничего не работает. Заводы простаивают или работают в треть своей мощности, продукцию не выпускают… Безработных — миллионы! Эх! — досадливо махнул он рукой.
Борис Николаевич втянул голову в плечи: это был непроизвольный, но камень в его огород. Конечно, это он во всём виноват…
— Лёшик, ты голодный, небось? Давай мы тебя покормим, — снова попыталась снять напряжение мужа Татьяна. — Мама сосисок достала.
— Полтора часа простояла! — с гордостью сказала Наина Иосифовна. — Так повезло: буквально через два человека после меня они закончились.
Женщины вышли на кухню готовить ужин.
У своего стола Раиса Максимовна чистила морковь. Копчёная колбаса со шпротами уже были съедены, оставались только греча и растворимый кофе. В банке сгущенки Михаил Сергеевич проделал дырочку и посасывал, читая газеты: он любил сладкое. Да и есть после сгущёнки не так хотелось.
Последнее время Раиса Максимовна и женщины Ёлкины сблизились в частом кухонном общении. Отношения были весьма тёплые и добрососедские.