Вот пришел папаша Зю…
Шрифт:
Теперь, выйдя из ванны и пытаясь заглянуть в крохотное разбитое зеркальце над умывальником, Борис Абрамович с грустью подумал, что теперь он то же самое — но с одним «с»: «И гол, и бос». Совсем бос. И совсем гол.
Вдруг дверь ванной содрогнулась от ударов, и пропитый голос зло рявкнул:
(вообще-то голос рявкнул совершенно нелитературно, но в переводе на общедоступный язык это прозвучало бы примерно так):
— Долго ты там, лицо еврейской национальности, будешь намывать свои обрезанные гениталии?
Борис Абрамович вздрогнул от неожиданности и подумал:
«Сколько здесь комнат — восемь, кажется? Перестрелять всех к чёртовой матери и сделать евроремонт».
Гениальная
Однажды Раиса Максимовна вернулась из походов по магазинам, вопреки обыкновению, в приподнятом настроении.
— Захарик, ты никак что-то вкусное достала сегодня, — догадался Михаил Сергеевич, читавший лёжа на диване газету. — Наверное, нас опять ожидает королевский обед, я так понимаю.
— Ми! Королевские обеды нас теперь будут ожидать каждый день! — торжественно объявила Раиса Максимовна.
— Захарик! — Михаил Сергеевич отложил газету. — Нас прикрепили к бесплатной кремлёвской столовой?! — Он проглотил набежавшую слюну.
— До этого дело, правда, пока не дошло… Но питаться теперь, я думаю, мы будем не хуже, — интригующе проговорила Раиса Максимовна.
— Захарик, ты узнала, что один наш западный счёт не обнаружили?! — страшным шёпотом спросил Михаил Сергеевич.
— Ах, Ми, — простонала Раиса Максимовна, — я тебя умоляю: не сыпь соль на рану. Вспоминать об этом невыносимо.
— Не томи, Захарик, выкладывай, что ты там придумала, — устал догадываться Михаил Сергеевич. — Ты же у меня генератор идей.
— И все гениальные, заметь, — уточнила Раиса Максимовна. И вздохнула: — Если бы ещё они выполнялись как следует! — она многозначительно посмотрела на мужа. — Если бы у тебя были толковые министры… В августе девяносто первого…
— Ну, Захарик… — Михаил Сергеевич поморщился: теперь соль на рану сыпанула ему супруга. — Если бы не… наш сосед, — Гробачёв понизил голос и показал глазами на стену, — я думаю, мы жили бы по-другому. Мы оба его недооценили, согласись.
— Мы недооценили наш народ! — патетично воскликнула мадам Гробачёва. — Так вот, Ми, о народе. В этом и заключается моя идея. Ми, мы с тобой пойдём в народ!
Михаил Сергеевич поднялся и сел на диване.
— Захарик, ты предлагаешь, чтобы я снова стал работать комбайнёром, как когда-то в Ставрополе?!
— Упаси Боже, Ми! — испуганно воскликнула Раиса Максимовна. — Мы с тобой своё отпахали.
— Тогда не понял.
— Ми! — снова торжественно провозгласила Раиса Максимовна. — Мы пойдём в народ просить милостыню!
— Ты хочешь предложить нам пойти побираться? — оторопело спросил Михаил Сергеевич.
— Зачем же так уничижительно? — Раиса Максимовна подсела к мужу на диван и стала выкладывать свой очередной план выхода из тяжёлого положения. — Я сегодня, пройдя по магазинам и, разумеется, ничего кроме капусты и моркови не купив, решила немного прогуляться. В одном подземном переходе я увидела молодого человека в камуфляжной форме. Он был без ноги и сидел в инвалидной коляске. На его коленях лежал чёрный берет для милостыни. Я обратила внимание, что ему очень хорошо подают. Я думала, ну мелочь какую-нибудь, на хлеб. Ничего подобного! Я подошла ближе и заглянула в берет: там были рубли, трёшки и даже пятёрки! Он выгреб содержимое берета в карман и в него снова посыпались деньги. Я простояла целый час, и за это время он несколько раз выгребал деньги из берета. Я подошла к нему, назвалась представительницей благотворительного фонда, и мы разговорились. Я предложила ему помощь, работу в нашем фонде. А он — вообрази себе! — засмеялся так цинично и говорит: «Зачем мне работать, если здесь я имею в день больше, чем заработал бы на каком-нибудь предприятии». Видимо, успех и лёгкие деньги вскружили ему голову, он разоткровенничался
— Вот негодяй! — возмутился Михаил Сергеевич. — Это же спекуляция на чувствах людей, на их сострадании!
— Ми, наш народ обожает сострадать! Если мы тоже выйдем в народ просить милостыню, он нам тоже будет сострадать!
— Ты что же, предлагаешь мне ампутировать ногу?! — ужаснулся Михаил Сергеевич.
— О, Ми! Тебе вечно лезут в голову разрушительные идеи! Разрушитель ты мой, — ласково погладила мужа по щеке Раиса Максимовна. — Успокойся, мой милый, увечить себя совсем не требуется. Главное — создать имидж! Представь себе: идёт народ, видит нас — бывшего президента СССР и его супругу, просящих у них милостыню — и думает: «Ах, до чего их довели! Сначала демократы, а теперь эти коммунисты. Наверное, им живётся ещё хуже нашего, если они вышли на улицу просить у нас милостыню. Нужно с ними поделиться». Народ сердоболен. Он вспомнит, что при нас им жилось совсем неплохо. А кое-кто очень хорошо нажился, благодаря перестройке, которую мы с тобой, Ми, развернули. Это стоит признать. И они поделятся! Поделятся теми крохами, которые перепадают им. А может быть, и тем состоянием, которое они нажили благодаря нам. Ми! Как ты думаешь, в чём мне пойти в народ?
До поздней ночи Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна готовили плакатики и прикрепляли к ним верёвочки, чтобы их можно было повесить на шею. На одном плакатике было написано:
ПОДАЙТЕ БЫВШЕМУ ПРЕЗИДЕНТУ СОВЕТСКОГО СОЮЗА
На другом:
ПОДАЙТЕ СУПРУГЕ БЫВШЕГО ПРЕЗИДЕНТА СОВЕТСКОГО СОЮЗА
От тюрьмы и от сумы…
К вечеру следующего дня супруги Гробачёвы вернулись из народа счастливые и окрылённые удачей. Когда они выгребли на стол содержимое своих карманов и дамской сумочки Раисы Максимовны и подсчитали, оказалось, что подавали им весьма неплохо. К их пенсиям, которые им пока ещё никто не выплачивал, это была весьма существенная добавка.
— Ты знаешь, Ми, — Раиса Максимовна плюхнулась на диван и стала возбуждённо делиться впечатлениями, — оказывается, меня народ любит! Я даже не предполагала, что мне будут подавать! Ведь когда мы с тобой, Ми, были у власти, нужно признаться, они меня не любили.
— Захарик, тебя не любили, потому что ты была первая жена генерального секретаря, которая стала перед ними показываться. У нас ведь до меня все генсеки разъезжали без жён. Их жёны, как царицы в старину, сидели по теремам. И вдруг появился молодой симпатичный генсек, да ещё с красавицей женой. Ты помнишь, Захарик, какие жёны были у Брежнева и Черненко? Их же невозможно было показывать народу! Это хорошо, что они сидели дома, а то народ не понял бы. А ты у меня была настоящая первая леди государства… — в голосе Михаила Сергеевича появилась нежность.
Он подсел к жене на диван, и она положила ему голову на плечо.
— Ах, Ми, — засмеялась Раиса Максимовна. — Они видели, что я так явно любима и нескрываемо счастлива. Вся страна — несчастна, а она, видите ли — счастлива!
— За это тебя и невзлюбили, мой Захарик. Но это же наш русский народ! Он не любит чужого успеха. Он любит обиженных и убогих. Таких, как он сам. Мы были у власти, и нас не любили. А теперь мы стоим и просим у них подаяние — бедные, обиженные — и они нас полюбили. Ты знаешь, Захарик, я думаю, если бы с кем из нас случилось что-нибудь, ну, не дай Бог, конечно, то они бы нас очень жалели. Я так думаю.