Вот в чем фокус

Дробиз Герман Федорович

Тут я спохватился, что переборщил, и с ходу перешел к положительным чертам. Сперепугу опять увлекся. Столько положительного набрал, что все вместе превы­сило сто процентов. Пошло перевыполнение. Но он опять отреагировал. Оперативно. «Хватит!— сказал.— Не надо перехваливать. Даже если заслуживает. Как в моем случае. Главное — надо перестраиваться. Даже мне».

После собрания окружили меня коллеги. Смотрят.

«Ладно вам,— говорю.— Нашли героя. При чем тут я? Времена!»

«Сколько он тебе предлагал?» — спрашивают.

«Чего?»

«Процентов критики».

«Тридцать».

«А на скольких сторговались?»

«На них же. Я двадцать предлагал, но он сказал, чтоб не меньше тридцати».

Ох, они долго

смеялись. Оказывается, он до меня многим предлагал, но никто меньше чем на семьдесят не соглашался. А я-то...

А с другой стороны: они-то в результате вообще промолчали. Я же хоть тридцать процентов, но выдал! А мало ли, как впереди повернется? Ох, он мне тогда припомнит...

ПРОШЛИ ВРЕМЕНА

Один стрелочник поленился сделать, что полагалось, в результате товарный поезд пошел не тем путем и раз­бил стоявшие в тупике вагоны.

«Прошли времена, когда в любом безобразии нахо­дили виноватого стрелочника!» — сказала комиссия и потребовала наказать начальников станции, отделе­ния, дороги, а хорошо бы и министра.

Один дворник встретил знакомого и просидел с ним на своей ведомственной жилплощади за бутылкой бур­гундского недельку-другую. За это время его участок превратился в каток, и ряд жителей сломали руки и ноги.

«Прошли времена, когда мы боялись критиковать кого-нибудь выше дворника!» — сказал журналист. И в газете появился фельетон, в котором предлагалось снять с работы начальника ЖЭУ, председателя райисполко­ма, а хорошо бы и какого-нибудь министра.

Жильцы одного дома всюду жаловались на группу подростков, сидящих по ночам во дворе, с магнитофо­нами, включенными на полную мощность. Но прошли времена, когда в каждом подростке, нацепившем на шею магнитофон, а на штаны колокольчик, видели на­хала, а то и дурака! Молодых меломанов пригласили на телевидение, где в задушевной беседе, транслиро­вавшейся на всю страну, выяснилось: виноваты семья, школа, комсомол, фирма «Мелодия», само телевидение и особенно — наши композиторы, которые никак не могут сочинить такой «бодл-бадл», чтобы он достойно заменил зарубежный «дабл-дабадайл».

Один писатель замахнулся на рассказ, но едва на­скреб мыслей на скромную заметку. Которую вы сей­час читаете. Кто виноват, что вместо полноценного рас­сказа у меня вышло ни то ни се? Уж не сам ли я, по-вашему? Дудки! Прошли времена, когда можно было безнаказанно ругать рядового автора. Виновата местная писательская организация, а также секретариат Союза писателей в Москве, а также — куда смотрели наши крупнейшие Айтматов, Астафьев и др.? А где был ми­нистр? Нет у писателей министра? Жаль...

ТУЧА

Володя — студент журфака, второкурсник, у него еще юношеская, чуть ли не подростковая фигура, зыбкие усики, не торопящиеся загустеть, но он уже муж и отец, и он счастлив. Женился на сокурснице прошлой весной, а отцом стал совсем недавно, в зимнюю сессию. Сейчас снова май, он на исходе, по городу зацветает сирень, днем накатывает жара, вот-вот и лето. В Володином возрасте в такие деньки бродить бы с девушкой, до рассвета, до золотой полосы на востоке, до креп­кой прохлады, когда воздух так зябок, а руки, губы так горячи... Но он уж набродился, у него есть жена, милая, родная, с тонкими теплыми руками, глядя на ко­торые, он каждый раз ощущает потребность защитить их, бог знает, от чего и от кого. Мало того, у него есть сын — странное попискивающее существо с могу­чим хватательным инстинктом. Если протянуть палец, то его крошечные — даже не верится, что настоящие!— пальчики вцепятся с непредвидимой силой. Есть сын, есть жена, и Володя живет в огромном городе и учится в университете, на журналиста, о чем мечтал с детства, протекшего в райцентре; и он уже трижды напечатался в городской газете: две информации и одна сатириче­ская заметка.

Он очень счастлив!

Но есть нечто, слегка омрачающее это счастье, вроде единственного облачка в бескрайнем майском небе. Мо­лодые живут у родителей жены. Тесть и теща — скром­ные и радушные люди, замечательные дедушка и ба­бушка, хотя еще немного конфузятся этого своего но­вого состояния, так как в их представлении они еще и сами почти молоды, им едва за сорок. Правда, Во­лоде они, как и его собственные родители, кажутся людь­ми другого времени, потому что хоть и смутно, но помнят послевоенные годы, помнят житье в бара­ках, рукомойник с гвоздем, какие-то керогазы и при­мусы и валенки с галошами, помнят никогда не видан­ный Володей патефон, вспоминают неведомых ему пев­цов и певиц, какую-то Изабеллу Юрьеву, какого-то Козина, помнят какие-то оладьи из картофельных очис­ток и какие-то венские то ли плюшки, то ли булочки необычайной вкусноты.

Володя уважает тестя и тещу — достойных, как он считает, представителей рабочего класса. Но облачко есть. Во-первых, он очень хотел бы самостоятельно со­держать свою собственную семью. Но не получается. Стипендия плюс из дому, после того как женился, при­сылают по сорок в месяц, но больше не могут, плюс двадцать пять — тридцать от случайных приработков. Осенью, Володя уже решил, приищет работу. Может быть, даже перейдет на заочное. Но пока что моло­дую семью кормят тесть, токарь высокой квалифика­ции, и теща, сборщица радиоаппаратуры. Тесть полу­чает — «выпиливает», как он говорит,— больше трехсот, теща — под двести. Нет, не попрекают, но иной раз вырывается само собой. Тесть подарил Володе куртку. Володя обижать отказом не стал, но твердо потребо­вал больше ему ничего не покупать. «Одеваться буду на свои». «Какие они — твои...» — вздохнула теща, и вздох этот отправился в то самое облачко, чуть его подсгустив.

Самое же темное место в облачке, посылающее до­вольно уже мрачноватую тень, сгустилось оттого, что тесть и теща привержены самому, как полагает Воло­дя, позорному явлению наших дней, главной нашей об­щественной язве — «вещизму». В доме два ковра, оба не на полу, где в них имелся бы все-таки смысл,— нет, пол застлан пестрыми домоткаными дорожками, а коврывисят на стенах. Есть хрусталь, которымни­когда не пользуются. У дочери, Володиной жены, есть джинсы и даже дубленка. У Володи джинсов нет, и ему не надо. Он и в группе, разглядывая однокашников, ре­бят и девчат, наряженных в «фирму», вслух выражает недоумение. Он считает, будущим журналистам это не к лицу. В ответ над ним подтрунивают, называют «че­ловеком двадцатых годов». А один ехидный оппонент как-то сказал: «Программу «Время» смотришь? А «Меж­дународную панораму»? Так ты приглядись, как зару­бежные собкоры нашего телевидения одеты. Какие курт­ки. Рубашечки. А очки?» — «Так они же там годами живут,— нашелся Володя.— Что там продают, в то и оде­ваются. А ты живешь в рабочем городе. И «фирму» эту покупаешь не в магазинах, а сам знаешь у кого. У того, кого потом в своих же статьях разоблачать будешь. Как же ты это уравновесишь?» — «А я сна­чала себя разоблачу,— сострил оппонент.— Перед тем как за статью сесть, сниму «фирму», надену робу». Бес­покоят, очень беспокоят Володю такие однокашники, но беспокоят и тесть с тещей, достойные, казалось бы, представители.

На своей свадьбе он, помнится, был приятно удив­лен наличием деликатесов, как-то: балык, копченая колбаса. И даже каждому гостю предназначалось по бутерброду с черной и красной икрой. Что-то древнее на тему «Знай наших!» шевельнулось в Володе, и он, захмелев с непривычки, говорил гостям, подражая ка- кому-то киноартисту: «А вот икорочки, икорочки не за­будьте... Рекомендую!» Но вскоре после свадьбы поин­тересовался, откуда все это взялось. Оказалось, тесть сходил к другу детства, Павлику некоему, директору про­довольственного магазина. Так и сказал: «Сходил уж по такому случаю. Уломал гордость. Павлик, конечно, дал».