Вот в чем фокус

Дробиз Герман Федорович

А утром первого января, заглянув под подушку, я непременно обнаруживал его щедрые дары. Правда, не всегда то, о чем мечталось. Бабушка объясняла, что в новогоднюю ночь его одолевают просьбами миллионы детей, и Дед иногда путает, что кому надо.

Шли годы. Стукнуло семь: пора в школу. Перед сентябрем впервые поколебалась моя вера. Родители задумали отдать меня в школу с преподаванием по-английски. Они кому-то звонили, куда-то бегали... Я предложил бабушке:

— А давай Деда Мороза попросим. Он сейчас

где?

— Скорее всего, на Северном полюсе.

Тогда, выйдя на балкон и обратившись лицом к пред­полагаемому северу, я громко изложил свою просьбу.

На следующий день, когда мы с мамой и бабушкой обедали, появился сияющий папа:

— Свершилось чудо! Мы зачислены!

Вместе с папой пришел незнакомый дядя.

Бабушка и мама закричали «Ура!», а я сказал:

— Это чудо устроил по моей просьбе Дед Мороз.

— Нет, братец,— возразил папа.— Чудо устроил дядя Женя.

Потрясенный, я потребовал разъяснений:

— Дядя Женя, выходит, вы тоже волшебник?

— Нет,— честно ответил дядя Женя.— Я человек со связями. Волшебник делает добрые дела просто так, а человек со связями — потому что связан.

Этого я не понял, и моя вера, пошатнувшись, все же устояла. Но когда время подошло к Новому году, вновь одолели сомнения. Прежние подарки вспомнились... Правда ли, что Дед путал, кому чего дарить? А может, просто не все мог?!

Вздрогнул я от этой дерзкой мысли, как вздрагивает всякий верующий, впервые засомневавшийся в боже­стве своем. Две последних декабрьских недели неот­ступно творил я молитву известного вам содержания, присовокупляя:

— ...Но не забудь и щедрые дары свои: джинсики голубенькие с блямбочкой на заду и маечку безрукав- чатую, на груди — тигр. Их же неси и не тряси!

Как сейчас помню, утром первого января просы­паюсь, скидываю подушку на пол... Лежат щедрые дары! Костюм лыжный, красно-синий, на всех пацанов надеваемый. Мешок прозрачный, шоколадками наби­тый, во всех гастрономах продаваемый. И фотоальбом, во всех подземных переходах выкликаемый...

Оглядел я эти предметы. Только и сказал:

— Эх, дедушка!

Вспомнил, как две недели подряд рученьки перед едой омывал, ноженьки перед сном окатывал.

— Ноги моей больше в тазу не будет!

И с этими словами пошел на открытый бунт. Подар­ки отверг, рисовую кашу к стене припечатал, а сам башкой в форточку и давай снежинки языком ловить. Мама с бабушкой в крик, папа меня из форточки выво­лакивает, побить обещает; и вдруг звонок в дверь, приходит дядя Женя. Поздравляет с Новым годом, дарит подарки. Бабушке — растворимый кофе, маме — французскую помаду, папе — рижский бальзам. А мне... джинсики голубенькие с блямбочкой на заду и маечку безрукавчатую, на груди — тигр!

И рухнула навсегда моя вера. Только и смог про­хрипеть сквозь

слезы:

— Отрекаюсь!

Все его изображения — как плоские, в виде откры­ток, так и объемные, в виде ватных скульптур,— вы­швырнул в мусоропровод: в доме атеиста нет места атрибутам культа.

И теперь я обращаюсь к молодежи дошкольного возраста: не верьте в Деда Мороза, ребятня! Не губите свое детство, не поддавайтесь религиозному дурману!

Впрочем, и в дядю Женю тоже не слишком верьте. Все-таки он не волшебник, а только человек со связя­ми. Их же неси и не тряси... Аминь!

ЧИКИ-ЧИКИ-ЧИКИ-РОК

Сережу Гвоздичкина обычно мама забирает, а тут папа пришел. А мы как раз считаемся. Сережа говорит:

— Папа, можно, я только еще разок сыграю?

Папа разрешил и говорит нашей воспитательнице:

— Детские игры, если вдуматься,— немаловажный фактор воспитания детей.

— Да,— говорит Клавдия Петровна,— только я не­много устаю от этого фактора. Очень уж он шумный.

Мы сосчитались, Сереже выпало водить. Но его папа говорит:

— Минутку! Это что вы такое сейчас декламировали? Клавдия Петровна, как это вы им позволяете?

— А что?

— А вы послушайте. Ну-ка, дети, еще раз сосчитай­тесь.

Я говорю:

— Мы уже.

— Ну, просто так. Мы хотим послушать.

Я говорю:

— Пожалуйста...

Барба-барба-барбарис, две гражданки подрались, одна тянет за косу: отдавай мне колбасу. Ах ты, хитрая мадам, колбасы тебе не дам, лучше дам тебе лимон, и катись из круга вон!

— Спасибо,— сказал папа Гвоздичкин.— Играйте, дети. А к вам, Клавдия Петровна, серьезный разговор.

Они поднялись на веранду, Клавдия Петровна села на скамейку, а папа Гвоздичкин заложил руки за спину и начал возле нее расхаживать.

Сережа закрыл глаза, и все побежали. Пока я думал, куда спрятаться, все хорошие места заняли. Остался только куст бузины возле веранды. Я — за него. И вдруг вижу — как это я раньше не замечал? — дырка под верандой. Я — в дырку. Сижу, через щелочки смотрю, сам себя похваливаю: ловко устроился. Тут пол надо мной заскрипел, и слышу голос папы Гвоздичкина:

— Так детям больше считаться нельзя. Вы сами слышали.

— Слышала, но не понимаю, что тут такого.

— Не понимаете? Давайте анализировать. «Барба-барба-барбарис» — это что?

— Может, конфеты «Барбарис»? Дети их очень любят.

«Правильно,— подумал я.— Мировые конфеты».

— Нет, голубушка, не конфеты. Зачем они три раза «барба» произносят? Затем, что дразнят заику. Это проявление детской жестокости!

«Ух, ты! — подумал я.— И правда, заик можно драз­нить, Леньку например. Как это мы раньше не сооб­разили?»