Война и революция в России. Мемуары командующего Западным фронтом. 1914-1917

Гурко Владимир Иосифович

Операции февраля и марта 1916 года были тому достаточным подтверждением. Не менее необходимо принять в расчет решение Межсоюзной военной конференции о возможности подготовки к активным действиям уже в январе или феврале. Что же касается весны и лета 1917 года, то было необходимо полностью подготовиться к усилению снабжения материальными ресурсами, которые поступали как из нашей страны, так и поставлялись союзниками. Штаб Главной квартиры был занят также работой по подготовке материалов, которые предстояло рассмотреть на конференции главнокомандующих всех наших фронтов. Такие совещания под председательством Верховного главнокомандующего проходили несколько раз в год, однако собрать всех главнокомандующих было возможно только в зимний период кампании. Данное совещание предполагалось созвать в конце декабря 1916 года так же, как это имело место в декабре 1915-го.

Глава 20 СВОБОДНАЯ ПОЛЬША. ПРОБЛЕМА ЖЕЛЕЗНЫХ ДОРОГ

Несмотря

на то что в начале декабря румынский вопрос не был еще полностью решен, меры, предпринимаемые нами для его возможного удачного разрешения, уже начинали сказываться. Приближалось 9 декабря – праздник Святого Георгия, и лица из свиты царя обратились ко мне с вопросом: известно ли мне, где намерен император провести этот день? Останется ли он в Ставке или же отправится на один из фронтов, чтобы быть в праздничный день ближе к своим войскам; или поедет в Петроград вместе с императрицей и дочерями, чей скорый отъезд из Могилева был уже, по всей видимости, решен?

Во время первого же доклада я коснулся этой темы и выяснил, что царь не намерен торжественно отмечать праздник, а проведет этот день в дороге между Могилевом и Царским Селом. Его величество выехал из Ставки в назначенное время. Перед отъездом царя я решился на первой аудиенции затронуть польский вопрос, который, по моему мнению, до той поры не получил достаточно определенного разрешения. Перед тем как генерал Алексеев уехал из Ставки, мне представился удобный случай изложить перед ним свои взгляды по данной проблеме, и теперь я был совершенно уверен, что наши суждения о ней ни в чем существенном не отличаются. Я убедился, что в случае его возвращения на пост начальника штаба моя работа будет продолжена в том же духе.

Первый шаг к решению польского вопроса был сделан великим князем Николаем Николаевичем, который в самом начале войны обратился к польскому народу с официальным обращением, призывая поляков идти в бой рука об руку с Россией и обещая, что победоносное завершение войны принесет всей польской нации полную автономию под скипетром русского царя. Великий князь действовал тогда по праву Верховного главнокомандующего; какого рода указания он получил по этому поводу от русского самодержца и какую роль играло в этом русское правительство – ни русский народ, ни наши союзники, ни враги знать не могли. Чтобы поддержать интерес к вопросу во время сессии Государственной думы, тогдашний председатель Совета министров И. Л. Горемыкин в своем выступлении перед Думой объявил для общего сведения, что одной из целей войны с германцами является объединение всех провинций бывшего Королевства Польского в единое целое с намерением предоставить Польше полную автономию в пределах Российской империи. Германское правительство, видя, с каким интересом польский народ воспринял это российское заявление, предположило, что сама Германия может столкнуться со значительными трудностями при управлении Польшей. Поэтому оно сочло необходимым в конце 1916 года, в надежде сформировать из русских поляков некую подчиненную Германии польскую армию, заявить о создании в будущем независимого Польского королевства.

Эта декларация не вызвала немедленного ответа русского правительства. Несмотря на это, было совершенно ясно, что будущее Польское королевство в варианте, предложенном Германией, могло бы обладать только иллюзией независимости. К тому же германское правительство говорило исключительно о русской части Польши, оставляя совершенно открытым вопрос об остальных двух третях этой страны, остававшихся во владении Германии и Австрии. Намереваясь затронуть польскую проблему в докладе царю, я решил убедить его величество в том, что настал момент, когда весь польский народ должен услышать от него самого, каким образом российский самодержец считает необходимым разрешить польский вопрос. Кроме того, я предполагал показать царю, что время для полумер закончилось и что польский вопрос требует ясного и определенного решения. Только таким образом можно разрубить гордиев узел, который на протяжении более чем двух столетий сковывал две славянские нации, и улучшить положение польского народа, части которого были не только в русском подданстве, но находились также под властью наших врагов.

Иными словами, я решил, что в будущем польская проблема должна быть непременно урегулирована таким способом, чтобы у России и Польши оставалось бы только одно общее, а именно – общая граница двух независимых государств. Прочие нерешенные вопросы, которые могут представлять интерес исключительно для самого польского народа, должны быть независимо решены поляками без всякого иностранного вмешательства. В действительности это был принцип, со временем провозглашенный русской революцией, но получивший совершенно превратное истолкование под названием «принцип самоопределения наций» [132] .

132

Курьезно:

и первая русская республика, и большевики, и президент Вильсон употребляли в данном вопросе практически одинаковую фразеологию.

По моему мнению, такое урегулирование польского вопроса было не только лучшим способом соблюсти интересы польского народа, но также и интересы России – в первую очередь в ближайшем, но даже и в отдаленном будущем. Дважды за время доклада царю я анализировал детали польской проблемы, подробно рассматривая все выгоды и недостатки столь радикального решения. Перечисление здесь всех приведенных мной аргументов заняло бы слишком много места. Достаточно сказать, что каждый раз мои доклады царю длились больше часа. Будучи уверен, что император согласен с моими доводами, я должен был воспользоваться первым удобным случаем, чтобы подкрепить их актом высочайшего волеизъявления, который был бы доведен до общего сведения.

Речь императора Вильгельма, произнесенная в декабре 1916 года, в которой он сформулировал совершенно ясные предложения о мире с союзниками, предоставила такую возможность. Было необходимо в той или иной форме высказать нашим врагам ту несомненную истину, что, хотя для объявления войны достаточно заявления одного государства, для заключения мира необходимо согласие по крайней мере двух сторон конфликта. Действительно, в феврале 1918 года русские максималисты [133] , в соответствии с заявлениями месье Троцкого, захотели доказать противное, объявив Германии, что в случае если она желает продолжать войну против России, то большевики, представителем которых и был Троцкий, прекращают борьбу с германской армией, а потому считают, что война между Германией и Россией закончена.

133

Видимо, имеются в виду большевики (или максималисты, как их тогда называли во Франции), а не террористический Союз социалистов-революционеров-максималистов.

Многие могут сказать, что невероятное поведение русских максималистов опровергает давным-давно установленную истину, которая гласит – ничто не ново под солнцем. Однако на самом деле они только воспользовались прочно забытым способом ведения подобных дел. Новым такое решение могло считаться, если бы было принято народами, населявшими в XVI столетии Центральную Америку, когда они столкнулись с диким, по их мнению, завоевателем в лице Эрнандо Кортеса и нескольких тысяч его последователей. Об ацтеках и инках большинство из нас имеет только самое смутное представление. Остается верить, что правители этих весьма цивилизованных, но изнеженных народов имели полную поддержку своих соплеменников. Однако, по счастью, все ныне происходящее в России доказывает, что не только Троцкий, но и люди, обманутые им самим и ему подобными типами, не имеют ничего общего со здоровыми элементами русского народа и российского общества, хотя в настоящий момент этот факт еще малозаметен.

Накануне 19 декабря его величество после десятидневного отсутствия возвратился из Царского Села в Ставку. Его семейство, за исключением цесаревича, осталось под Петроградом. Во время одной из первых аудиенций я спросил у царя, не считает ли он желательным вместо отдачи обычного новогоднего приказа по армии и флоту незамедлительно издать соответствующий высочайший приказ и в нем дать ответ кайзеру. Император Вильгельм, как видно из его слов, придерживается мнения, что, поскольку общеевропейская война началась по его инициативе и в удобный для него срок, то и ее окончание в момент, выгодный для Германии, также зависит только от него самого. Государь согласился с этим предложением и спросил только, кто должен написать текст приказа. 25 декабря во время обычной аудиенции я представил царю проект, попросив не подписывать его тотчас же, но забрать с собой и возвратить мне на следующий день. Кроме того, я просил его величество обратить особое внимание на следующее: в той части, где указываются причины необходимости продолжения войны, говорится, что жизненные интересы России неотделимы от установления свободы судоходства через проливы Константинополя и Дарданелл и от наших намерений создать свободную Польшу из ее трех ныне разделенных провинций. Я обратил внимание царя на то, что слова «свободная Польша» не являются определением автономии, но означают нечто значительно большее и гораздо более определенное; и на то, что, обнародовав подобный документ, царь принимает на себя ясные обязательства, отказаться от выполнения которых будет уже невозможно. В тот же вечер его величество возвратил мне текст приказа, сделав в нем всего одно добавление. В том месте, где царь обращается к своим войскам со словами «моя армия», он вставил еще «и мой флот». Несомненно, с моей стороны это было непростительное упущение. На полях проекта приказа имелась резолюция: «Представить мне завтра для подписания».