Война Поппи
Шрифт:
Я ухожу, закрыв за собой дверь, и почти бегу, чтобы успеть на метро.
К тому времени, как добираюсь до клиники, я опаздываю на полчаса. Я съеживаюсь, когда вхожу в двери. Дорис наклоняется и засовывает карты пациентов в картотечный шкаф.
— Извини, что опоздала. Я проспала. Я бросаю сумочку под прилавок, оставляю обед у мини-холодильника и сверяюсь с расписанием. — Я пойду за мистером Брайтоном, — кричу я. Прежде, чем Дорис успела ответить, я уже выхожу в коридор.
Я толкаю дверь в большой зал ожидания, но там сидит только мистер Уильямс.
— Вы уже забрали мистера Брайтона обратно? — спрашиваю я. — Еще раз извини, что опоздала. Я все еще пытаюсь отдышаться.
Дорис пока ничего не сказала. Когда я поднимаю глаза, ее глаза закрыты, а пальцы скользят крестом по серебряной цепочке, свисающей с шеи. Ее глаза медленно открываются, и когда она смотрит на меня, мое сердцебиение инстинктивно учащается. — Мистер Брайтон скончался вчера вечером, — говорит она.
Воздух покидает мои легкие, горло сжимается.
— Только что позвонили. Она встает и обнимает меня в утешительных объятиях.
— Что случилось? — спрашиваю я, сдерживая слезы.
Вздохнув, Дорис обнимает меня за плечи и медленно отступает назад. Она смотрит на меня сверху вниз, как мать смотрит на своего ребенка, полная сочувствия.
— Он покончил с собой, дорогая.
Я хватаюсь за грудь.
Руки Дорис касаются моих.
— Ужасно, когда собственный разум является твоим злейшим врагом. Теперь он спокоен. В мире…
Остальная часть дня как в тумане. Пациенты входят и выходят. День тянется, и я ловлю себя на мысли, что задаюсь вопросом, почему мистер Брайтон сделал это. Что пришло ему в голову? Как отчаянно то, что для некоторых людей это единственный ответ, что единственный путь к миру лежит через смерть. И вдруг меня поглотил страх, затянул в эту черную бездну беспокойства и паники. Мир… Это то, что Брэндон всегда ищет, но никогда не находит.
Последний пациент за день не явился, и Дорис позволила мне уйти пораньше. Я сижу в вагоне, погруженная в свои мысли, и к тому времени, как прихожу домой, тревога ползет по моей коже, потому что, если… А что, если?
В квартире тихо, ни следа Брэндона или Морта, я роняю ключи на кухонный стол.
— Эй? Мой голос эхом разносится по пустой квартире.
Ничего. Я подхожу к двери спальни и открываю ее, чтобы найти Брэндона и кота в постели. Одна из мускулистых рук Брэндона закинута ему на лицо. Другой прижимает кота к боку.
— Брэндон?
— Хм?
— Ты себя хорошо чувствуешь, детка? Я сажусь на край кровати и глажу его ладонь.
— Ага. Морт борется под тяжестью руки Брэндона и ходит по его животу, мурлыкая, как маленький паровозик.
Я прикладываю руку к его лбу. Он не теплый. Морт садится ко мне на колени и трется о мою руку.
— Хочешь выучить китайский? Я знаю, как ты любишь хрустящие водоросли. — Я улыбаюсь.
Он двигает рукой и проводит рукой по лицу.
— Нет, я в порядке. Его глаза плоские и безжизненные, тон лишен
Брэндон, которого я оставила утром, и этот Брэндон так сильно отличаются… Я смотрю, как он смотрит куда-то в пустоту, не зная, что делать. Морт кусает меня за палец, потому что я не глажу его, поэтому я несколько раз провожу рукой по его голове, прежде чем положить его на пол. Я делаю единственное, что умею: ложусь рядом с Брэндоном, обнимаю его широкое тело и просто жду.
— Я люблю тебя, — шепчу я.
Он молчит, но тянется ко мне, обнимая меня за талию, пока моя ладонь не упирается ему в грудь.
Я чувствую ровное биение его сердца под своей рукой, печаль, излучаемую им, и это разрывает меня надвое, потому что я ничего не могу сделать, чтобы избавиться от этого.
Как бы мы ни притворялись, что мы не одиноки, мы никогда не были более одиноки, чем тогда, когда пойманы в ловушку нашего собственного разума. И Брэндон — место, где он оказался в ловушке, это место, которое я никогда не смогу понять. Я чувствую, как чистая печаль изливается из него, топит его. Он не сердится, он просто… грустит, и я не знаю, какой из них труднее увидеть. Поэтому я просто держу его, а он цепляется за мою руку, не давая мне отпустить.
Мы лежим молча, пока я не замечаю, что его грудь вздымается неравномерно, а дыхание становится поверхностным от сна. Он с силой переворачивается, перекидывая руку через всю длину кровати. Одеяло сползает с меня. Он ворочается, он мечется из стороны в сторону. Я смотрю, как он хмурит брови, искажает лицо в гримасе, и я хочу разбудить его, но боюсь.
— Брэндон, — шепчу я.
Его рука отлетает в сторону, и лампа, стакан с водой и будильник с грохотом падают на пол. Морт шипит, звеня колокольчиком на ошейнике, когда выбегает из комнаты. Я уверена, что слышу, как Брэндон бормочет имя Коннора во сне, и моя кровь стынет в жилах, а по коже бегут мурашки.
— Брэндон, — я осторожно подталкиваю его пальцем, и он садится прямо на кровати, грудь вздымается, он делает глубокий вдох. Он наклоняет голову в сторону, и когда его взгляд останавливается на мне, он слегка расслабляется.
— Я тебя обидел?
— Нет. Я робко обвожу рукой его грудь. — С тобой все в порядке?
Он кивает и откидывается на матрас, его грудь все еще вздымается, а кожа липкая от пота.
— Ага. Со мной все в порядке.
— Расскажи мне, что тебе приснилось.
Вздохнув, он поворачивается ко мне лицом.
— Я не могу.
— Разговоры помогают. — Я целую его в щеку.
Он зажмуривает глаза и сглатывает.
— Это не то, о чем принято рассказывать.
— Знаю, но… Если держишь что-то подобное внутри, оно разъедает тебя.
Он обнимает меня за талию и прижимает к груди, целуя в лоб.
— Иди спать, пос.
— Расскажи мне, что случилось, Брэндон. Пожалуйста.
— Тебе не надо знать подробностей того, как он умер. Это будет прокручиваться у тебя в голове снова и снова. Поверь мне.